Читаем Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография полностью

График 1. Динамика изменения соотношения между числом гражданских и кириллических изданий в 1750–1760‐е годы (сплошная линия — изменение количества изданий гражданской печати; пунктирная линия — изменение количества изданий кириллической печати)


Когда разрыв между двумя сегментами — гражданской и кириллической печатью — стал особенно большим? Посмотрим на данные (табл. 3, 4).

Если основываться на данных только московских и петербургских типографий, в 1750‐е годы по количеству изданий кириллическая печать совсем немного уступает гражданской[135].

Гражданская печать существенно обгоняет печать кириллическую только в 1760‐е годы, причем это происходит еще до восшествия на престол Екатерины II. Разрыв между ними продолжает увеличиваться в последующие годы, как показывают таблицы 1 и 2. Отобразим эти изменения на графике 1.

Выделим временные отрезки (первая/последняя четверти века; первые/последние 15 лет; первое/последнее десятилетие) и посмотрим на рост гражданской печати в целом за век (до 1708 года мы учитывали всю книжную продукцию) (табл. 5).


Таблица 5. Динамика роста числа печатной продукции (гражданские и кириллические издания) на протяжении XVIII века




Сравнение первых и последних десяти лет дает рост печатной продукции в 20 с лишним раз, а сравнение первой и последней четверти века, первых и последних пятнадцати лет приводит к весьма отличным цифрам — увеличение в 12–13 раз, что можно объяснить прогрессом книгопечатания во второй половине царствования Петра I, после введения печати гражданским шрифтом в 1708 году. Начиная XVIII век с минимальных значений, русский книжный рынок показывает впечатляющий рост за весь век, хотя, повторим, его трудно сравнить с более развитыми книжными рынками Европы. Так, во Франции в XVII веке количество книжной продукции выросло примерно в три с половиной раза, а в XVIII веке — приблизительно в три раза (согласно Керару), однако по сравнению с французским книжным рынком в России мы имеем дело со сравнительно небольшим объемом книжной продукции — по числу печатных изданий русский книжный рынок в конце XVIII века выглядит так, как французский в его начале[136]. Еще более впечатляющим выглядит британский книжный рынок, где за XVIII век было издано, вероятно, не менее 200 000 книг[137]. Российский книжный рынок имеет по крайней мере одно неоспоримое преимущество — его скромную по объему книжную продукцию гораздо проще проанализировать статистически.

Переводы и оригинальная литература на русском языке

Сделав обзор изменения объема гражданской и кириллической печати за XVIII век, рассмотрим место переводных книг в корпусе гражданской печати, в котором, в отличие от кириллической печати, переводная литература играла важнейшую роль. В нашей базе книг гражданской печати, содержащей издания с 1708 года по конец века, 3860 названий являются переводами, это примерно 40 % от всего числа изданий гражданской печати в России[138].

Много это или мало в контексте Европы того времени? Единственный рынок, по которому у нас есть подобные данные, — французский, где с 1716 по 1786 год доля переводов составляет чуть более 5 %, и отклонения от этой цифры незначительны: от 3 % (1736) до 7 % (1771)[139]. Однако, учитывая, что французский рынок на порядок крупнее российского, в абсолютных цифрах это все-таки весьма значительный корпус переводов. Количество переводов в России можно сопоставить и с числом переводов с французского на немецкий язык с 1770 по 1815 год. За этот период исследователи обнаружили по меньшей мере 6618 таких переводов, не считая 9318 переводов в периодической прессе[140]. Таким образом, очевидно, что общее число переводов на русский язык в XVIII веке выглядит не таким большим по сравнению с другими крупными европейскими рынками книги, однако доля переводов в массиве русской книги этой эпохи очень большая, что, конечно, объясняется не только интенсивностью переводческой деятельности, о которой мы будем говорить, но и незначительным количеством оригинальных изданий на русском языке, в отличие от Франции, Великобритании, немецких государств и так далее. Важно при этом отметить, что, как и в случае упомянутых европейских стран, в России речь идет почти исключительно о переводах с европейских языков, что хорошо иллюстрирует ориентацию русского общества на европейские культурные модели как до, так и после появления в России частных типографий в 1780‐е годы.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
Литература как жизнь. Том I
Литература как жизнь. Том I

Дмитрий Михайлович Урнов (род. в 1936 г., Москва), литератор, выпускник Московского Университета, доктор филологических наук, профессор.«До чего же летуча атмосфера того или иного времени и как трудно удержать в памяти характер эпохи, восстанавливая, а не придумывая пережитое» – таков мотив двухтомных воспоминаний протяжённостью с конца 1930-х до 2020-х годов нашего времени. Автор, биограф писателей и хроникер своего увлечения конным спортом, известен книгой о Даниеле Дефо в серии ЖЗЛ, повестью о Томасе Пейне в серии «Пламенные революционеры» и такими популярными очерковыми книгами, как «По словам лошади» и на «На благо лошадей».Первый том воспоминаний содержит «послужной список», включающий обучение в Московском Государственном Университете им. М. В. Ломоносова, сотрудничество в Институте мировой литературы им. А. М. Горького, участие в деятельности Союза советских писателей, заведование кафедрой литературы в Московском Государственном Институте международных отношений и профессуру в Америке.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Дмитрий Михайлович Урнов

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное