Лаборатория великих разрушений

— Это все, что мы можем вам сейчас предложить. И при том еще условии, если ваш друг Лебрен возьмет на себя надзор за постройкой верфи и самого судна.

— А где оно будет строиться? — спросил француз.

— Мы выбрали для этого страну наиболее пострадавшую от войны, и притом такую, откуда удобнее всего вести агитацию. Первые эмигранты отправятся из Бельгии.

— Ваша родина, Лебрен! Соглашайтесь! — воскликнул Скляров.

Мистер Клюз развернул исписанный лист синеватой бумаги и предупредительно протянул механику свое вечное золотое перо. Бельгиец два раза перечитал условие и подписал его неровным мелким почерком. Скляров, не читая бумаги, написал свою фамилию, подчеркнув ее широким движением, размазал рукавом половину букв и, подняв перо, воскликнул:

— Мистер Клюз, вы сами не понимаете того, что сейчас сделали! Пройдет несколько лет, и никто не захочет оставаться на Земле. Само небо с его синевой и звездами служит лучшей рекламой для вас! Мы уйдем с Земли без сожаления и только там, — Скляров указал пером на вспененное легкими облаками небо, — там начнем настоящую жизнь, о которой все напрасно мечтают!..

— Не размахивайте так пером, — с добродушной улыбкой сказал мистер Клюз, — вы забрызгаете чернилами мои бумаги!

II. Дальше от Земли!

Бельгийское местечко Рансом расположено в центре обширной котловины, засыпанной угольной пылью. При малейшем ветре эта черная пыль поднимается, как песок пустыни, и образует над всей местностью мрачную завесу, через которую с трудом проникают красные лучи солнца. Даже в тихую погоду каждая телега или автомобиль двигаются по шоссе, окруженные черными облаками; иногда такие облака поднимаются без всякой видимой причины и, принимая странные фантастические очертания, отправляются странствовать по равнине, кружатся над окрестными полями и так же внезапно исчезают, как появились. Эти привидения Рансома, как называют их местные жители, давно погубили растительность, и во всей котловине можно насчитать не больше десятка деревьев, печально раскидывающих свои обугленные голые ветви над грудами камня и шлаков. Деревня, населенная рудокопами, имела до войны только одну улицу, обставленную тяжелыми низкими домами, сложенными из серого песчаника. На одном конце этой печальной улицы находилась церковь, всегда пустая, с узкими цветными окнами и двумя рядами статуй, которым привидения Рансома придали такой вид, как будто они были сделаны из цельных глыб блестящего каменного угля; на другом конце стоял трактир дяди Фюжоля, всегда наполненный посетителями, которые сидели на грязных скамьях за грязными столами, без конца пили, шумели, спорили, играли в карты и кости.

Молодой аббат Гилуа употреблял все усилия, чтобы исправить своих заблудших овец и обратить их на путь истины. Он произносил пламенные проповеди, которые слушали церковный сторож да две-три старухи, проклинал, грозил, упрашивал, но все его слова казались скучными и никому не нужными. Они никого не трогали и не волновали, как будто бы между молодым аббатом и его паствой находилась стена, в которой время замуровало все отверстия. Главной темой разговоров в Рансоме, кроме политики и вечной борьбы с капиталом, было истощение соседних каменноугольных копей. Вся земля под окрестными голыми холмами была изрыта на огромную глубину бесчисленными галереями и шахтами и походила на кусок дерева, источенный червями. Аббат Гилуа любил повторять, что когда-нибудь почва разверзнется под ногами нечестивых жителей Рансома, и все они очутятся на дне озера. Это мрачное предсказание было единственной частью его проповедей, которая, по мнению рудокопов, заслуживала обсуждения в зале у дяди Фюжоля.