Лабух

Феликс брезгливо, кончиками пальцев отбросил, отмахнул свой бланк — тот взлетел и лег на мой.

Хоть ты смастери из него самолетик.

— Ты сделал то, про что договаривались?.. — достал носовой платок и вытер руки Феликс. Он смотрел на меня в упор, Панок и Шигуцкий с обеих сторон…

Нужно было что–то сделать… Не сказать, а сделать… Если и Ли — Ли, и Лидия Павловна… — я все понял в этой комнате с косыми стенами… Рука тяжелела и пальцы скручивало, будто только что самый неудобный концерт для скрипки сыграл, но я вытащил из пиджака Игоря Львовича бумаги, расправил их, положил на бланки — и все пододвинул на середину стола.

— Они не только у вас, Борис Степанович. И не только у меня.

Феликс аккуратно сложил носовой платок.

— Спасибо, Роман.

Шигуцкий взял бумаги. Сейчас порвет — и все.

Он не порвал… Отбросил и протянул:

— Та–а–к… Значит, в оглобли бить?.. Тормоза отпущены?.. — И прошипел на Панка: — Где же ваша договоренность?..

Панок пролистнул отброшенные бумаги, как будто впервые их видел. До записки Игоря Львовича… Возможно, Шигуцкий и не показывал?

— Нарушили вы, Роман Константинович… «Беларусь пытается продать последние советские разработки…» Да мало ли что и кто напишет.

— Это не мало что… — аккуратно спрятал Феликс в карман аккуратно сложенный носовой платок. — Это столько, что мало не покажется. Потому как документ… И где люди, которые его написали? Один убит, а второй…

— И второй! — вдруг резко подался к нему Шигуцкий.

Я с холодком в затылке подумал, что такое возможно, и спросил:

— А я?..

— А для тебя место в тюрьме освободится! — ударил по столу Шигуцкий. — Лабух!

Он встал, ему нужно было что–то решать, а сам он не мог… Вырвал бумаги у Панка, тот вскочил:

— Есть же вариант…

— Никаких вариантов! Обоим сидеть! День даю, чтобы подумали!.. К ночи — ночь уже не ваша!

— И вам день, не больше, — спокойно ответил Феликс. — И подумайте, когда думать будете, про гарантии на условиях, которые можно принять…

— Ну!.. — крикнул Шигуцкий на Панка.

Панок вызвал конвоира, тот повел Феликса, который обернулся в двери:

— Прорвемся, Роман. Кто–то же в этой стране что–то должен соображать.

— А вот этого?!. — дернулся шеей — едва голова не оторвалась — Шигуцкий, которого распирало от злости. Панок одернул китель:

— Я не начальник тюрьмы.

Начальник нашелся быстро. Шигуцкий вышел с ним, Панок сказал:

— Когда бить будут, расслабляйте тело, не сжимайтесь.

И это вся его обещанная помощь?

— Феликс бронзовый, потому что битый?..

Панок собрал со стола бумаги.

— Мы все сделаем, чтобы он остался — до вас дошло?..

Пока доходило — за мной пришли.

XX

Я не спал, не было на чем, в камере — только холодные стены и холодный пол, и, возможно, это и не камера, а карцер, я не знал: ни в камере, ни в карцере не доводилось бывать; но спать хотелось невыносимо — и мне бредилось, будто сплю, и вроде бы вижу во сне Ли — Ли, которой говорю: «Ли — Ли, не убивал я Игоря Львовича, зря ты это взяла на себя, дурочка», — и Ли — Ли вздыхает: «Конечно, не убивал». Она не верит мне и думает, что ее покарают не так, как меня, а то и оправдают: ведь она защищалась.

Она так меня любит?

А Зоя боится за нее и все списывает на Лидию Павловну, хотя также думает, что убил я.

А Лидия Павловна, что же тогда Лидия Павловна? А Лидия Павловна говорит: «Рома, Роман, и я вас люблю, и если из–за меня все вышло, то пусть тогда я во всем и виновата буду. Я и в пансионат ненавистный съехала, чтобы выглядело так, вроде как я сбежала, вы догадались?..»

Нет, не может быть. Не за что меня так без памяти любить. А Ли — Ли не согласна: «Есть, только ты в самом себе потерялся и найтись не мог, а я нашла». Что–то такое говорит, как отец ее, доктор китайской философии.

«Если ты меня любишь, зачем же тогда Зою привела с нами спать? Не сходится одно с другим…» — а Ли — Ли не раздумывает: «Сходится все, я не спать ее привела, а найтись, она сама в себе потерялась, а ты нашел. Мы все живем, чтобы найтись, или найти тех, кто сам не находится».

Ли — Ли кому хочешь голову задурит.

«И ты нашлась в Феликсе? И так спасать его кинулась, что все мы теперь можем потеряться?.. И почему ты не сказала мне ничего, а всё — до последнего — сама, сама, сама?..»

Ли — Ли на это молчит.

Пускай тогда Феликс ответит — и Феликс отвечает: «Потому что ты лабух, слабак. Я сегодня видел, как тебе пальцы со страха скручивало, ты бы и не показал те бумаги никому, если бы не Ли — Ли».

Выходит, Ли — Ли молчит, потому что думает: «Если бы всё не я сама, тогда бы никто — и ты сидел бы, как мышь под веником». И хотя это не так, но как докажешь?..

«А фотоснимок?.. — спрашиваю я, потому что мне так обидно, что Ли — Ли обидеть хочется, чтобы плавно отвернулась. — Ладно бумаги, но зачем фотоснимок было для Панка красть?..»

Ли — Ли, как всегда, когда обижается, плавно отворачивается и говорит туда, куда отвернулась:

«Я не крала, я взяла… И не для Панка… Неужто ты не знаешь, что есть обычай такой- снимки любимых с собой носить?»

«Ты и Феликса любишь?..»

Ли — Ли там, куда отвернулась, молчит, а Феликс спрашивает:

«А почему нет? Почему только тебя?..»