Лабух

Мне показалось, что я близок к тому, чтобы понять, догадаться… Она и не обнажается, и не кончает, потому что в заслоненной, скрытой глубине своей и одно, и другое считает непристойным. Она свыклась с пристойным, как свыкаются с чем–то раз и навсегда данным, и принуждает себя во всем, везде и всегда находиться в его рамках — ни в коем случае не за… В разговоре — рассуждая о философии, в сексе — ровно лежа на спине. Только так. Если же так не получается, тогда самое пристойное — подавить искушение. И она травится таблетками… Но сколько можно травить живое, налитое, сочное, в чем блуждает неподвластное, жадно желаемое, что и собственная дочь уже изведала?.. И она решает: все, хватит, — и, чтобы сохранить пристойность, уходит от мужа. Маленькими шажками к тому, на что она решилась, с ее привычками не дойти, они ее остановят. Тут нужно отважиться на прыжок, на полет, зажмуриться — и в бездну. Чтоб не было пути назад… Ей, чтобы обнажиться, чтоб кончить, надо в щепки разнести все рамки, сменить пристойную позу на самую развратную, переметнуться из пристойности в граничную, невообразимую, фантасмагорическую непристойность… А что может быть невообразимее непристойней, чем лечь под любовника дочери, да еще рядом, а, может, и вместе с ней?.. Вот зачем она сюда пришла, вот во что с порога стала со мной играть. Поэтому не удивительно, что я ощутил это, как желание; это, может быть, даже что–то большее, чем оно.

— Роман, дайте мне закурить, — требовательно, вновь собирая в себе решимость, сказала Зоя, и Ли — Ли на этот раз не заперечила. Я принес сигареты, наклонился к Зое с зажигалкой, и пока она неумело, вытягивая в трубочку губы, прикуривала, попробовал представить, что же будет, когда найдемся мы один в одном, когда обнажатся в этой женщине все ее желания, таимые всю жизнь, — и меня колотнуло, словно током ударило… Я не ошибся, это моя женщина.

— Колотит тебя? — спросила Ли — Ли. — Выпей кофе горячего.

Похоже, она изменила решение, с которым привела Зою.

— Я пересплю с вами, Роман, — затянулась, оттопырено держа сигарету в двух пальцах, Зоя. — Не сегодня, так завтра… — И стряхнула сигаретный пепел в чашку с кофе, который подала мне Ли — Ли.

У Ли — Ли глаза округлились.

— Ты что творишь, Зоя? Ты в проститутку играешь?..

Сигарета шипнула, Зоя затушила ее в моей чашке.

— Не играю. Я и есть проститутка, а не импотентка. Только тайная. Вы любите тайных проституток, Роман?

— Обожаю, — сказал я, не отказав себе в том, чтобы подыграть Зое и позлить Ли — Ли. — Я вообще–то никого и не люблю больше, кроме проституток. Особенно тайных.

Перемена в поведении матери, минуту назад едва не расплющенной камнем, который накатила на нее дочь, так дочь изумила, что Ли — Ли, хоть и не была дурешкой, спросила:

— А меня?

— Любит… — за меня ответила Зоя. — Сказал ведь, что обожает проституток.

— Я не проститутка…

— Тогда не любит, — сказала Зоя.

Ли — Ли совершенно выпала из того, что происходило.

— Почему?..

— А за что тебя тогда любить? Ты ведь не жена…

— И ты не жена…

— Я и не говорю, что я жена. Я говорю, что я проститутка, а ты говоришь, что ты нет… А, может, вы женитесь на мне, Роман? Для меня это все же было бы проще.

— Об этом как раз я обещал одному человеку подумать. Он предложил — я и пообещал.

— Правда?

— Правда.

— Хороший у меня муж, — угадала и головой покачала Зоя. — Заботливый.

— Да, рачительный… Ему хочется, чтобы Ли — Ли было как можно лучше.

Зоя сделала вид, будто разочарована, и протянула:

— А-а… Ли — Ли…

Ли — Ли смотрела беспомощно.

— О чем вы тут без меня?.. Я не понимаю, о чем?..

И я увидел вдруг, что она совсем еще девочка… До этого не замечал, а тут глянул — и увидел. Как только взрослые выключили ее из игры, в которой, как ей хотелось думать, она верховодила, Ли — Ли сразу растерялась и готова была собирать разбросанные игрушки…

— О том, что спать пора, — сказал я, жалея ее и свертывая разговор, закончить который можно было только в постели. — Поздно уже, да и день нынче выдался… Ростик в больнице, Ли — Ли. Никто не знает, выживет ли…

Ростик любил Ли — Ли, и Ли — Ли любила Ростика. Она даже руки прижала к груди — жест для нее трагический.

— Что с ним?

— Крабич голову проломил. Затылок.

— Крабич? Какой Крабич?..

— Алесь… Да ты его не знаешь.

— Поэт?..

— Знаешь?..

— Ну, знаю, что есть такой поэт…

— Поэты у нас, как бандиты, черепа стали проламывать?.. — не захотела поверить в услышанное Зоя Павловна. — Прежде они о черепах писали… — И добавила с мужской жесткостью и словно бы с угрозой кому–то: — Насыщенно живем.

Ишь ты… Здесь еще и такое, оказывается, в характере. Недаром импотентка.

— Насыщенно, — согласился я, вставая. — Пошли спать.

Поднялись из–за стола, не дискутируя, вместе дружненько встали — словно не впервые, а каждый вечер втроем ложились. Я и Зоя заметили это, а Ли — Ли — нет. И Зоя ничего не стала делать, чтобы Ли — Ли заметила.

— Если Ростик, не дай Бог… — механически стелилась Ли — Ли, — я этого Крабича убью. Клянусь, убью.