Лабух

Засыпая, я ничего не боялся, кроме сна о близняшках… Сон, слава Богу, не повторился, но, пока я спал, умер Адам Захарович. Алик не перегрызал ему трубки, не случилось ничего с искусственной почкой — остановилось сердце. Около шести утра Зиночка пришла колоть, а он не просыпается. Закончилась биография…

Что же, у Бога просят кто легкой жизни, кто смерти легкой…

Больше всех переживал и даже винил себя Алик, которому, как только выкатили на тележке Адама Захаровича и собрали белье с его кровати, Зиночка сказала: «Теперь ты можешь лечь у окна…» Впервые от слов ее Алик не зарделся, а взглянул на Зиночку исподлобья.

— К окну я перелягу, — напросился я, хоть совсем мне этого не хотелось. — Во всех больницах, Алик, бьются за койку у окна.

Зиночка привыкла к своей работе в больнице, поэтому и не подумала, будто сказала что–то не то. И, демонстрируя, что ей все равно, кто из нас займет койку Адама Захаровича, пожала плечами.

— Я сменяюсь…

Часа через три, когда я уже лежал на койке Адама Захаровича, глядя в окно и неуютно думая о вечном, она открыла дверь в палату, стала в проеме — на шпильках, в черной юбочке и красном свитерке, всё в обтяжечку, всем выходной — и, не заходя, доложила:

— Я сменилась… Тот человек, о котором вы спрашивали в нейрохирургии… — кто–то задел ее, проходя по коридору, она сделала паузу и еще посмотрела вслед тому, кто ее задел, и еще свитерок поправила и юбочку обтянула, а я все ждал, у меня холодок гулял по затылку… — просил вас зайти. Его перевели из реанимации, двенадцатая палата.

Про человека, который не помер, нужно сразу говорить, что он живой, засранка малая…

— Купите мне конверт… — попросил ее Алик. — С маркой.

— Это этажом выше через переход, — будто и не услышала его Зиночка. — Вас провести?

Я представил себя рядом с ней в больничном халате и шлепках. Дед с внучкой.

— Нет, я знаю, я сам…

— С какой маркой? — обиделась Зиночка: ведь постаралась, без просьбы сбегала в нейрохирургию.

Алик не понял, с чего это она, и растерялся.

— С любой…

— С любой не дойдет, — сказала Зиночка, неотрывно глядя на меня и закрывая дверь. — Я тебе с большой куплю. С двумя большими.

Нет, ну ее, и вправду засранка малая…

К Ростику меня не хотели пускать, пришлось опять всех пугать Шигуцким, разрешили, наконец, зайти на минутку, а Ростик, когда я вошел, заплакал, по глаза забинтованный.

— Так тебе даже лучше, — присел я к нему на койку. — Лысины не видно.

— Я мертвым был, — сказал Ростик. — Меня не было, понимаешь?..

Его нельзя было жалеть, потому что он очень хотел, чтобы его жалели.

— Тоннель видел? На свет летел?

— Я Клопа видел…

— Какого клопа?

— Клопицкого, директора филармонии… Стоит в тоннеле и билеты продает… А командировку, говорит, я вам не подпишу, потому что билеты у вас не на тот день, не совпадают с датой командировки — опять мухлюете, Смольников…

Ростик не шутит, он смерти боится, но я делаю вид, будто он шутит.

— Не пропустил тебя Клопицкий… Недаром Бога из себя корчит.

— Я билеты филармонии с железнодорожными перепутал… С теми тоннельными…

— Ты что туда — на поезде?

— Нет, по тоннелю… Только по билету… На нем еще написано было: контроль не отрывать.

Что–то все же с Ростиком не так… Не так что–то с Ростиком…

Что у нас в затылках?.. Там, сзади, по ощущению — будто бы и мозгов никаких нет, все, вроде, по бокам и спереди.

А живем задним умом…

Так ничем живем?.. Пустотой?..

— Болтаешь лишь бы что. Обошлось, проехали.

— Ничего не обошлось… Я нормальным буду?.. Что тебе доктор сказал?..

— Как ты можешь быть нормальным? Когда ты был нормальный?..

Интонация верная: была бы какая–нибудь опасность — разве б я так вот с ним говорил?..

Ростик малость успокоился.

— Все жизнь я был нормальным… А жил с ненормальными.

Про себя я то же самое думаю.

Атлас нужно посмотреть анатомический. Голову. А то, когда смотрю, так по привычке — ниже.

— Черепок срастется — и выпишут тебя… Пойду, нельзя тебе утомляться.

— Иди… — и только сейчас Ростик заметил, как я одет. — Ты почему в халате?

— Мода изменилась, пока тебя не было… — Ростик опять заволновался. — Да не пускали без халата, строго здесь… Отдыхай, завтра зайду.

— Бананов принеси, — глядя так, словно в последний раз видимся, попросил Ростик. — В бананах ферменты такие — кости быстрей срастаются.

Ага, как в мумиё… «Возьмите живого петуха, сверните голову, помажьте, приставьте — и петух закукарекает».

Так писали про мумиё… В газете, я читал — и время было советское.

Затем возьмите мертвого петуха…

Ростик выживет, если про ферменты думает. И я, может быть, жив буду, если думаю про Зиночку.

Лабух будет кукарекать, что ему не откручивай…

В коридоре у выхода на лестницу, недалеко от моей палаты, топчется милиционер. Это наш участковый, мы знакомы. Но не насколько, чтобы он притопал меня проведать.