Лачуга должника и другие сказки для умных

Я устроился подсобным рабочим на «Спортверфь». Там работал сосед по коммунальной квартире Виктор Власьевич Желудев, краснодеревщик. После смерти матери он всячески опекал меня и уверил, что на верфи я буду неплохо зарабатывать. Так оно и вышло. Я имел в месяц около двухсот. Виктор Васильевич надеялся, что я заинтересуюсь производством, прирасту душой к «Спортверфи». Все вышло по-иному, но об этом потом.

С Валентином я теперь встречался не очень часто, так как он работал в дневную смену, а я – то в дневную, то в вечернюю. В выходные дни я запирался в своей комнатухе и пытался творить. Но стихи не шли, я буксовал. Позже я понял, что потерпел творческий крах через свое миллионерство.

Поброжено, похожено, Поискано, порыскано; А песня-то – не сложена, А счастье – не отыскано.

Однажды в сентябре, вернувшись с работы, я нашел дома записку от Валика. Он сообщал, что дядя Филя умер. Он, Валентин, едет на похороны в Филаретово и зовет и меня «участвовать в мероприятеи». Я смог выехать только через день, в субботу. Дядю Филю уже погребли, я попал на поминки.

Поминки те организовал Василий Федорович, брат покойного. Дядя Филя был с ним в давней непримиримой ссоре, но стоило дяде Филе помереть – и соседи в первую очередь известили об этом братца. Тот явился как штык и сразу же провозгласил себя единственным наследником умершего. Василий Федорович немедленно разузнал, что в поселке живет некий Николаша Савельев, человек, который умело режет свиней; и вот Николаша пришел с ножом и безменом и прирезал Антуана, который к тому времени вырос уже в солидного борова. Николаша получил за это три кило мяса и внутренности. А часть требухи досталась кошке Фроське, многогрешной кошке, которая не вкусила экстракта, но тем не менее пережила и Хлюпика, и Антуана.

На поминки приперлась уйма народу, причем не только из Филаретова, но и из окрестных поселков. Места в доме не хватило, и столы расставили на участке, благо погода стояла удивительно ясная и теплая. Я заметил, что клумба имеет прежний вид, и подивился, почему это дядя Филя пощадил свой алкогольный клад, двадцать бутылок портвейна. Запамятовать он никак не мог – пьющие таких вещей не забывают. Значит, еще надеялся на светлое миллионерское будущее?

Пил он последние месяцы своей жизни невылазно, продал все, что можно продать, занимая деньжата направо и налево.

Все в Филаретове удивлялись, почему Филимон Федорович, при всей своей пропойной нищете, не зарежет борова или не продаст его; цену ему предлагали неплохую. Но тут дядя Филя был тверд.

Умер он смертью нелепой, но мгновенной. Решил вставить «жучка» вместо перегоревшей пробки – и его ударило током. А сердце, надо думать, было уже ослаблено алкоголем.

Умереть бы, не веря в прогнозы, Второпях не расчухав беду, Так столкнувшиеся паровозы Умирают на полном ходу.

Волею случая произошло это в годовщину смерти тети Лиры, день в день.

…Поминки затянулись, Василий Федорович подвыпил и начал поносить покойных Бываевых за то, что они вырубили деревья; он утверждал, что это «психозная выдумка», и упрекал филаретовских аборигенов в том, что они не воспрепятствовали этому. Гости начали обиженно расходиться; в первую очередь ушли женщины – те, что приготовили угощение. Но группка местных выпивох сидела как приклеенная.

Валик был мрачен. Он почему-то считал, что участок и дом должны были перейти по наследству ему, а тут подсыпался этот братец дяди Фили. И сразу же, подлец такой, Антуана зарезал! И вот теперь мы, два миллионера, едим своего младшего брата по вечности!

– Так ты не ешь! – сказал я.

– Почему же не есть?! Это даже интересно: бессмертный боровок, а мы его ам-ам… И меня тоже съедят братья-киношники. Они не уважают меня. Они мой сценарий забраковали.

В высказываниях этих я уловил цинизм неудачника. Между тем Василий Федорович решил, что пора свертывать тризну, и пригласил выпить по разгонной.

– Врешь, желвак! – закричал Валик. – Рано нас разгоняешь! – И он торжественным движением руки указал на клумбу и всем поведал, что там зарыто.

То ли говорил он очень доказательно, то ли пьянчугам очень хотелось выпить еще, только факт, что сразу откуда-то появилась лопата и работа закипела. Копали поочередно. И вот бутылки появились на свет. Некоторые из них не выдержали, видно, зимних холодов, полопались, но большинство оказалось в целости. Пир возобновился с новой силой. Гости уже и не помнили, по какому поводу они сюда явились. Звучали пьяные песни, разухабистые анекдоты. Организатор мероприятия, Василий Федорович, тоже приналег на портвейн и в результате свалился со стула наземь и захрапел.

– Схожу по нужде, – сказал мне Валик и подмигнул. Что-то жутковатое почудилось мне в его тоне, в этом подмигивании. Какая-то злобная бодрость взыграла в Валентине.

Вернувшись, он сразу налил себе стакан портвейна и часть напитка, будто спьяна, пролил себе на руки и затем тщательно отер их носовым платком.

– Отчего от тебя керосином пахнет? – спросил я.

– Молчи! – прошипел он. – Я на бабулином керогазе чай подогреть хотел, голова болит, так я… Молчи, Пауль!