Лад Посадский и компания: Дела торговые, дела заморские

Яром покраснел, надулся как индюк и брови могучие к переносице сдвинул.

— Не хочешь вопрос себе задать, — продолжал Лад, не обращая внимания на злость Ярома, — отчего это судьба к нам так благосклонна? Почему удача так повернулась? Ночь в дороге провели и из утят серых в лебедей белых превратились. Совесть не гложет?

— А чего ей, сонной, нас терзать? — осведомился Пустолоб. — Не зря мы почести такие получили. Кровью своей оплатили. Самраев ужасных победили, обоз сберегли.

— Опомнись! — у Лада глаза расширились. — Ты чего мелешь? Каких самраев?! Ты хоть помнишь что-нибудь?

— Ничего я не помню! — Видел Пустолоб, как Яром улыбается на слова такие, вот и ярился, поддержку чувствуя. — Но люди говорят. А людям верить надо. Вот и выходит, что мы герои. И нечего на совесть кивать, она нам спать не мешает. И тебе советую: довольствуйся тем, что есть, и нам жить не мешай!

Изумился Лад. Вот уж у кого голова кругом пошла, решил он, глядя в пунцовое лицо Пустолоба.

— Слишком речист ты стал, Пустолобушка. Не замечал я раньше за тобой ораторского таланта. Что по делу сказать, так у тебя язык костенеет. А как славу липовую сберечь, прямо соловьем поешь. Ну вас к лешему! Хотел о деле с вами поговорить, да видно не пришло еще время. Жируйте, упивайтесь молвой людской. Только помните — молва как метла: сначала в одну сторону метет, потом в другую.

С тем и ушел, задев макушкой притолоку низкую, чем повеселил Ярома и Пустолоба.

Седобород поджидал Лада на крыльце. Держал в руках дубовую веточку и мух гонял.

— Осень будет дождливой, — сказал зачем-то, хотя Лад не спрашивал. — Заждался я тебя, думал, с утра пожалуешь.

— Я к Наковальне заглянул. Потом у Ярома побывал.

— Понятно... Ну, пойдем. — Седобород встал. Делать нечего, Лад пошел за Седобородом. Старик хоть и немощен на вид был, а шел ходко, уверенно. Лад едва поспевал.

Никто не знал, сколько лет Седобороду, но возраст, какой бы он ни был, не сказывался на нем. Лишь борода становилась длиннее.

Глядя деду в спину, Лад в шутку подумывал о том, чем бы обернулся очередной кулачный бой в ближайшую среду, назначенный Яромом в честь благополучного возвращения (об этом извещали афиши, расклеенные на всех рынках посадских), если бы Седобород, приди ему в голову такая блажь, решился выступить. То-то лицо Ярома вытянулось бы, да-а...

А что, бывали случаи, когда в боях кулачных вызывались поучаствовать не только дружинники, но и простые посадские мужики. Есть слабость такая в мужиках, душу им тревожащая, — друг дружке кости помять, головушки буйные кулаком приложить. И не беда, что потом кто-то ходит до конца жизни с прозвищем Рваное Ухо, Нос Кривой, Шлепогубый, Хрустореберный, Слеваглаз Подбитый, Справаглаз Синевший.

По правде говоря, бывало когда как — когда мужики посадские охали от хруста костей, а когда и дружинники хромали, покидая базарные площадки.

Однажды нашелся купец итайский, на вид немолодой, невысокий, пузатый, который всех удивил. Поспорил купец тот с Зубом из-за ерунды пустяковой — просил итаец площади в аренду чуть больше, чем совет решил ему дать. Деньги предлагал немалые, да только Зуб заартачился. И так его тот купец достал визитами ежедневными и речами нудными, что взбеленился Зуб, хватил ручонкой сухой по столу и решил так:

— Ежели одолеешь дружинника какого в бою кулачном, дам, что просишь. Даром дам! А ежели не сможешь, пеняй на себя — не жить тебе в Посаде, уедешь с первой зорькой после боя. Согласен?

Думал Зуб испугать купца.

Да только не тут-то было! Улыбнулся купец на слова такие. Глазки узкие еще больше сощурил и закивал головой лысой. Согласен, значит. А через несколько дней случился бой тот кулачный, памятный всем дедам посадским. Всё устроено было чин чином, оповещены все купцы и простой люд посадский. В дружине потешались над делом таким и решали, как помягче, поделикатнее купца итайского уму-разуму научить. И порешили так — пусть ручонками помашет купец для престижу, а после уложить его одним ударом, но аккуратно, без травмы. Выбрали для задачки такой дружинника самого хилого. Но купец, совсем, видать, спятив, с улыбкой вежливой объяснил, что с таким драться не будет. Зуб уже от удовольствия ладошки потирал, когда ему доложили, в чем, собственно, дело.

— А с каким он хочет биться?

Побежали спрашивать, что да как. Возвратились, мнутся от смущения.

— Ну, в чем дело? — строго спросил Зуб.

— Хочет купец итайский биться с пятью дружинниками зараз.

От наглости такой Зуб дар речи потерял. После просил Седоборода покарать купца нахального. Только Седобород всегда умен был, в дела чужие прилюдно нос не совал. Отделался шуткой. Лад тогда совсем маленький был, но всё же смекнул — непрост Седобород.

И так кумекал Зуб, и эдак, а выходило, что если не даст добро на смерть купца прилюдную, то посмеется люд посадский над старейшиной своим. Мол, выиграл спор купец, а Зуб сделать ничего не мог. И дружина хороша — пятеро одного убоялись! А пугалом огородным кому охота быть? Насмешки в спину слышать?

Махнул Зуб рукой — будь что будет, и началось!