Лия знала в кого… Ни мать, ни Мааха не пели. И этим были похожи на содомлян. Но однажды, отойдя от дома к двум соснам на пригорке, она присела на камень, еще не утративший дневное тепло. Прошло немного времени — и на камень скользнула знакомая ящерица. Решила тоже погреться перед ночью. Лия замерла. Осмелев, ящерица скользнула на руку девочки. Так она играла, зная, что друг друга им нечего бояться. Вот тогда и услышала Лия первую в своей жизни песню. Пел отец, сидящий спиной к ней у сосны, глядя на закат. Пел вполголоса. Для себя одного. Потому что знал: никто не поймет другого в этом мире. Разве что Господь. Вот он и обращался к Богу, выплакивая давнюю боль.
Отец еще долго пел, глядя на гаснущий закат. Впереди только вечная ночь. Клевета тех, кто считает себя людьми. Он не подозревал, что его слышит младшая дочь и сердечко ее сжимается от предчувствия скитаний по иным тысячелетьям, где будет у нее другое имя, другая родина, другая судьба. А что ожидает теперь Лию, расскажут ее песни, спетые ею на мотив отца:
Навряд ли об этом случае обмолвится Замышляев. Но вот что я, Ангел, свивающий небо, должен сообщить.
Время для обитателей пещеры тянулось медленно. Но однажды случилось невероятное. Забрел к ним знакомый человек. Охотник Ездра. На этот раз о черной птице он не вспоминал. У него была другая мания. Он рассказал, что полдня преследовал козерога и настиг его у Содома. Но города больше не существует. Рухнули стены и башни. Уцелел только один дом, где прежде жил праведник. И самое удивительное — осенью во дворе цвел миндаль! Это его так поразило, что он забыл о козероге. Куда делось животное — ума не приложит.
Мааха не сводила глаз с Ездры. Он был молод. Не то что Зиновий Поц. Да и где он сейчас? Охотник остался в пещере. Он был из Гоморры, из города, который тоже погиб.
Мааха была из тех женщин, которым суждено заездить не одного мужика. Они уходили на целый день с Ездрой якобы для поисков козерога. На самом деле они навещали Содом и Гоморру. На пепле, еще не остывшем, предавались любовным утехам. Катались среди языков пламени, пытаясь утолить раскаленную похоть. Ни Бог, ни Сатана, ни люди не мешали этим животным. Разве что шипел от их пота затаившийся в пепле уголек.
Дымным смрадом несло от них, когда они возвращались в пещеру. Но не оставались там надолго. Снова бежали в лог, пугая змей, и сами превращались в змеиное кубло, сплетаясь в ненасытной муке. Потом горстями бросали в рот ежевику и снова распалялись неистовой жаждой. Однажды вспыхнули рыжие волосы Маахи… Следы ожогов остались на лице.
Конечно, можно сколько угодно фантазировать, от кого родился ребенок у старшей дочери Лота. Но я, Ангел, свивающий небо, пишу не роман, а отчет.
Кое–кто может упрекнуть нас, что мы оставили на произвол судьбы Лота с его дочерьми. Но кроме прогулок по Вселенной и блуждания по минувшим временам у нашего подразделения была служба, обязанности перед временем, в котором мы прописаны.
Сразу после бомбардировки Содома и Гоморры мы вынуждены были вернуться в свой гарнизон у Гробска. Шумели вокруг сосновые боры. Они заметно поредели. Как беззащитна природа перед двуногими тварями! И нет соображенья у этих дебилов: свое будущее вырубают! Я бы за каждую спиленную сосну четвертовал бы этих ублюдков!