Ладья света

Она мягко улыбалась, и Ирка чувствовала, что Бабаня ее очень любит. Бабаня вся растворялась в любви, до полного собственного несуществования. Мечта для себя у Бабани была только одна — что у Ирки все будет хорошо, а сама она выпишется из больницы. У нее будет целая неделя отдыха, и она сможет шить кукол. Голову, руки и ноги Бабаня делала из пластика, остальное из ткани. Одежду шила особенно тщательно. На нее уходило больше всего труда. Куклы получались замечательные, хотя и появлялись на свет медленно из-за отсутствия у Бабани времени.

И вот теперь Ирка думала о Бабане, пытаясь постичь великую тайну растворения любовью в других. Любить кого-то другого, не себя, и ничего для себя не хотеть. Это казалось Ирке невероятным, нелогичным, неправильным. Она бы так не смогла. Хотя, возможно, в этом вообще загадка старости.

О чем же Бабане еще мечтать? Не о том же, что в нее влюбится арабский принц?

Ирка смотрела на текущую мимо толпу, и та гипнотизировала ее своим непрерывным движением. Люди, люди, люди. Что-то вспыхнуло, пространство внутри Иркиного зрения расслоилось, и в дробной целостности протекающих мимо нее она увидела множество разных судеб. Все судьбы окрасились перед Иркой в яркие цвета, и люди стали вдруг разными: одни тусклыми и почти прозрачными, как тени, а другие — яркими и рельефными.

Встречались, конечно, и полутона. Ирка видела людей ленивых и расслабленных, считавших великой заслугой, даже если они просто поднимут уроненную кем-то вилку. Видела людей то вспыхивающих, то гаснущих и провисающих. Видела злобящихся и завистливых, грустных и задумчивых, вертящихся на одном месте и повторяющих одни и те же ошибки. Эти казались чем-то вроде кошки, которая вечно гоняется за собственным хвостом. Видела юных, нетерпеливо несущихся набивать свои первые шишки, видела отягченных болезнью, старостью или усталостью, которые не сдаются и тащат еще кого-то. И за всем этим угадывается, брезжит что-то трудноопределимое, большое, яркое и очень важное. То брезжит, то пропадает.

Ирка боялась закрыть глаза, чувствуя, что, если сделает это, вся эта странная красочность исчезнет и она опять будет видеть только монолитную аэропортовскую толпу. Так она и сидела с открытыми глазами, и глаза ее медленно наполнялись слезами, а зрение теряло четкость.

«Зачем это открылось мне? Зачем-зачем-зачем?» — думала Ирка, уже чувствуя, что вот-вот не выдержит и моргнет.

Однако за несколько мгновений до того, как моргнуть, она скосила глаза немного вправо и вперед — туда, где, отделившись от толпы валькирий, к ней двигались трое. Из-за того что глаза ее слезились, Ирка видела их лишь полыхающими силуэтами.

Вот кто-то светящийся, багрово-красный, как раскаленный на огне лист железа… Надо же! Это Мефодий. Вот легкая, золотистая, стремительная Дафна, чем-то похожая на облако. Невероятно, но Ирка видела даже крылья Дафны, хотя они не были материализованы.

Между Мефодием и Дафной двигался кто-то третий — невообразимо перемешанный по цветам, с темными провалами и черными дырами, с мерцанием спиральных галактик в груди, но, несмотря на все это, очень яркий и совсем не серый. В кармане у этой противоречивой фигуры полыхало маленькое солнце. И каждый, случайно оказавшийся рядом, менялся, вздрагивал, поднимал опущенную к земле голову. Что-то неосязаемое, но реальное происходило в нем.

Ослепленная сиянием этого солнца. Ирка не выдержала и моргнула, прежде чем окончательно поняла, что эта фигура — Матвей и что он ей очень-очень дорог. Все ее сомнения, все лукавые мысли мрака, любит ли она Матвея или нет, тот ли он человек или есть какой-то другой, предназначенный для нее вечностью, растаяли в одно мгновение, как кусок льда, брошенный в кузнечный горн.

Когда Ирка открыла глаза — а произошло это почти сразу, — все было по-прежнему. Мимо текла толпа, что-то гнусаво вещал репродуктор, а Багров тряс ее за колено:

— А мы тебя ищем! Фулона на ушах стоит! Через пять минут конец регистрации!

Ирка поймала Матвея за руку. Она все еще не была спокойна:

— Погоди! Меня мучает одна мысль… Давно уже. Я хочу выяснить ее до конца, и сразу пойдем!

— А потом нельзя?

— Лучше сейчас. Ты мог бы любить меня так же, как себя?

— Чего? — рассеянно переспросил Багров, не осознавший в первый миг всю глубину и опасность этого вопроса.

— Люби меня так же, как себя. Хотя бы так же! Ладно? Я не прошу большего!

— Я тебя люблю.

— Возможно. Но как любишь? Ты любишь во мне свои ощущения. Свое удовольствие. Свою выгоду, не знаю, как это выразить. Если однажды выгода исчезнет — исчезнет и любовь. А ты люби меня ради меня. Потому что я — это я. А я буду любить тебя, потому что ты — это ты. Будем радоваться радостям друг друга, ничего не желая для себя и все воспринимая как внезапный дар. Такая любовь будет надежна. Я буду знать, что даже обваренная кипятком или без рук и ног — я останусь твоей. Понимаешь?

Багров что-то промычал. Он ощущал Иркину правду, но одновременно и досаду, потому что какая-то часть его не желала соглашаться с этой правдой.