Ладога родная

И тут рядом со шлюпкой на ботдеке тральщика я увидел сержанта Бернадского. Еще мгновение — и его фигура распласталась в воздухе. Прыгнув почти с пятиметровой высоты, он вытянутыми руками ухватился за катер. Напрягая все силы, санинструктор взобрался на борт «каэмки» и протиснулся в рубку. На руле уже стоял моторист.

Через несколько минут мы вышли из зоны огня, уменьшили ход, начали ликвидировать последствия пожара и чинить паропровод. К борту подошел катер. В его кубрике на диване лежал аккуратно забинтованный Корхало.

— Спасибо доктору, — тихо сказал он.

На следующее утро сержант Бернадский появился на палубе уже во флотской форме. Он был признан всеми членами экипажа тральщика. А однажды кто-то из корабельных остряков назвал Вернадского «докторус-работягус». И пристали к санинструктору эти слова, пристали потому, что не боялся он любой работы и была у него одна слабость — любил перед матросами щегольнуть латинскими названиями лекарств.

В начале 1942 года санинструктора Бернадского перевели на ТЩ-100.

Во время Тулоксинской десантной операции 1944 года, после налета вражеской авиации, из дыма и водяных столбов, поднятых разрывами бомб, вышел тендер. Было заметно, что управляет им не совсем опытная рука.

Тендер шел к нашему кораблю. Когда он приблизился, на руле я увидел старшего сержанта Бернадского — в рваном кителе, окровавленного. У его ног лежал убитый старшина тендера.

«Докторус-работягус» сам передал на борт тральщика убитого и вновь повел тендер с десантниками на высадку. На его левом плече висела зеленая сумка с красным крестом.

«Трудный парень»

Это было еще до войны. Служил на дивизионе тральщиков рулевой Григорий Харламов. «Трудный парень» — таким его все знали. Он нередко пререкался со старшими, грубил товарищам. И, конечно, частенько сидел «без берега» или получал внеочередные наряды.

А однажды Харламов подрался на берегу. Пострадавшие заявили в милицию. Матрос свою вину признал полностью и снисхождения не просил. Дело принимало серьезный оборот.

Я в это время оставался за старшего командира и, воспользовавшись предоставленными мне правами, вызвал Харламова. Беседовали мы долго. О своей службе матрос говорил, что она «не та». Ему хотелось плавать, бороться со стихией, совершать подвиги, а тут сиди и жди, когда отремонтируют корабль. Выяснилось, что Харламов много читает — и всё о море. А потом рассказал и о драке. Оказалось, что его спровоцировали, надеясь на легкую победу. Но хулиганы просчитались и попали в число пострадавших.

Откровенность Григория меня тронула. Я поверил ему и решил помочь. Пошел в милицию, побывал у старшего морского начальника и в результате получил право решить вопрос о Харламове в дисциплинарном порядке. Подписав приказ о «тридцати сутках без берега», перевел Харламова на свой корабль. А перспективы у нас были отличные: в конце 1941 года мы собирались в плавание по всей Балтике с курсантами на борту.

Но мечта наша не сбылась: грянула война. Достройка корабля была прекращена.

На заводе, рядом с нами, стоял на текущем ремонте тральщик УК-4 с незначительной частью команды и без командира. Я попросил назначения на этот тральщик. Приказ был подписан немедленно. Мне дали право доукомплектовать корабль моряками из моего бывшего экипажа.

Когда вернулся из штаба, первым меня встретил Григорий Харламов. Узнав о моем новом назначении, он заявил:

— Если на войну, то и я с вами, товарищ командир. Ведь я военный и моряк.

Добровольцев идти на войну было больше чем достаточно. Первыми на наш новый корабль перешли рулевые Григорий Харламов и Григорий Какулин. Их примеру последовали пулеметчик Рыжков, минер Курочкин, машинист Сеник и другие.

Ремонт был закончен быстро, и уже 25 июня мы вышли из Кронштадта в Ленинград. В штабе морской обороны капитан 2-го ранга И. Т. Блинков приказал мне возглавить отряд особого назначения и следовать на Ладогу.

На тральщике я был единственным офицером. Помогал мне во всех корабельных делах отличный моряк, боцман — главный старшина И. Г. Евдокимов. По штурманской части все старался сделать рулевой Харламов — очень инициативный, энергичный матрос. Он всегда рвался выполнить любое задание.

Помню, в июле 1941 года мы доставляли пополнение нашим армейским частям — 200 безоружных новобранцев во главе с лейтенантом. К месту их высадки на берег дошли благополучно. И высадили благополучно. А до своей части им добираться — еще двадцать километров пешком. Положение трудное. Передо мной стоит, переминаясь с ноги на ногу, Харламов.

— Разрешите, товарищ командир. Доставлю в полном порядке. Я и карту изучил.

Разрешил. Взял Григорий единственную нашу трехлинейку, подвесил подсумки с патронами, попрощался с нами и пошел. За ним уверенно зашагали молодые красноармейцы.

Вернулся Харламов поздно, было уже темно. Лицо — исцарапанное и грязное, но глаза светились такой радостью и задором, что и без слов все можно понять. Но он доложил по форме:

— Товарищ командир, ваше приказание выполнено. Все наши пассажиры доставлены на место без происшествий.

А потом добавил: