Лагерь обреченных

В большом холодном зале меня переложили на ледяной стол, руки раздвинули в стороны, привязали к перекладинам. Я стал похож на Иисуса Христа в момент распятия, только он висел, а я лежал.

Щелчок выключателя на стене – и надо мной загорелись десятки лампочек. От нестерпимо яркого света я зажмурился. На столике справа звякнул металл о стекло. Правый бок смазали холодной жидкостью. В нос воткнули трубки, дали вдохнуть пару раз и вытащили.

– Приподнимите ему голову, – сказал надо мной авторитетный мужской голос. – Вчера зря в очереди простоял! За два человека передо мной молоко кончилось… Нашел?

– Сейчас, – ответил молодой мужчина. – Есть!

Игла впилась мне в загривок. Было больно, но терпимо.

– Поэт Маяковский курил папиросы, – сказал я врачам.

– Да и бухал, наверное, будь здоров! – согласился авторитетный голос.

– Маша, – позвал операционную медсестру молодой врач, – ты скажи этой Сергеевой, что, если она еще раз так пациента побреет, я завотделением на нее докладную напишу и ее премии лишат. Ты посмотри на больного – у него же волосина торчит у соска!

Безжалостная Маша пальцами вырвала мне волос. Я открыл глаза, с укоризной посмотрел на нее и вырубился.

– Андрей, Андрей, проснись! – встревоженно просил молодой врач. – Быстрее глаза открой, я здесь, рядом.

Я повиновался. Надо мной был белый потолок, рядом сидел человек в белом халате. Лицо врача постоянно съезжало в сторону, рот кривился, глаза то расползались в узкие щелочки, то снова становились округлыми. Плыла «картинка», плыла!

– Андрей, все нормально? – спросил врач.

– Что случилось? – прошипел я.

– Ничего не случилось. Я тебя в сознание после наркоза привел. Хорошо себя чувствуешь? Голова не болит? Завтра Дмитрий Алексеевич тебя осмотрит. Если попросишь, он тебе твой осколок на память подарит.

– Почему так холодно в палате? – спросил я.

– Ты же не на курорт приехал, крепись! Выпишем тебя из реанимации, там теплее будет.

Потянулись скучные дни в больнице: уколы, медсестры, процедуры, перевязки, невкусная пресная пища. Первые дни ни о чем не мог думать, вернее, думал обо всем сразу, в итоге в голове образовалась какая-то свалка из обрывков мыслей и воспоминаний.

«Вот учитель с отверткой в спине. Тесть поразил его прямо в сердце. Сам Михаил Ильич, весь прошитый осколками. Я еле столкнул его тело с Натальи. Интересно, что с ней? Живая ведь была, только ободранная вся, как тушка кролика на живодерне».

Через неделю, несмотря на протесты медперсонала, меня пришел проведать Геннадий Клементьев.

– Покромсал он вас конкретно! – Клементьев незаметно от медсестры сунул мне под подушку пачку сигарет «Родопи». – С девчонкой твоей все в порядке, отец ее погиб.

– Товарищ милиционер, – ополчилась на Клементьева медсестра, – если вы еще будете рассказывать пациенту неприятные новости, я выведу вас из палаты!

– Он не пациент, – поднялся Геннадий Александрович. – Он – сотрудник уголовного розыска, у него нервы покрыты нержавеющей сталью. Профессиональная деформация!

Клементьев встал, что-то пошептал медичке, сунул ей шоколадку, и она ушла, оставив нас втроем (у меня в это время был сосед по палате, но он сутками спал, я с ним даже толком не познакомился).

– Твоему тестю в спину досталось несколько крупных осколков, он умер на месте. У Натальи срезало скальп, а так больше ни одной ранки. Все отец на себя принял. Гордееву осколок прилетел в висок. Я был на его похоронах. Веришь, осколочек был маленький-маленький, со спичечную головку, не больше. У Казачкова все плохо. Он лежит здесь же, в одной больнице с тобой. В него осколки не попали, зато взрывной волной от игрового автомата кусок обшивки оторвало и ему всю брюшину вскрыло, еле откачали. Врачи дают неутешительный прогноз: скорее всего, его комиссуют. С тобой дела получше. Поваляешься на чистых простынях, поднакопишь сил и в строй вернешься!

– Геннадий Александрович, мне надо, чтобы ко мне приехала Инга.

– Какая? Не эта ли, с наколками на глазах? Даже не проси. Я с ней разговаривать не буду.

– Геннадий Александрович, вы же понимаете, что я просто так, от нечего делать, просить не буду. Пошлите гонца в Верх-Иланск, он ее без проблем найдет.

– Придет твоя Инга, всех врачей в больнице распугает. Подумай, может, я тебе чем-нибудь помогу?

– Геннадий Александрович, я же не просто так прошу ее позвать! Дело у меня к ней есть.

Как только в палату стали допускать посетителей, пришла Марина.

– Прикинь, к тебе просто так не зайдешь! На проходной пришлось сказать, что я твоя жена.

Еще одна жена, по имени Наташа, пришла в конце месяца. Голова ее была повязана косынкой, как у комсомолки тридцатых годов.

– Андрей, я даже не думала, что здесь все так строго. На вахте стали у меня допытываться: «Кем вы приходитесь больному Лаптеву?» Я сказала, что я твоя жена. Они как заверещат: «Неправда! У него другая жена, рыжая такая, она к нему через день приходит». Пришлось разъяснить теткам, что рыжая жена – это бывшая, а я – настоящая. Представь, подействовало, даже паспорта не спросили.

– Женщины любят запутанные семейные истории, – согласился я.