Лагерная учительница

И вот я в камере. Гулко захлопывается за мной железная дверь, гулко стучит в груди сердце. Кажется, стук его не слышен лишь потому, что я сильно прижимаю к груди матрас с закатанными в нем подушкой, одеялом и полотенцем. Камера большая. Человек десять смотрят на меня. Я чувствую, что они с одного взгляда поняли, что я малолетка и первоходочник. Я же вижу только их силуэты, для меня они темная одноликая пока масса, под общим названием — уголовники. Я вижу несколько свободных нар, потом я узнаю, что это не нары, а шконки, говорю громко и бодро, стараясь показаться бывалым, но голос невольно вздрагивает; «Привет!» — и шагаю к ближней свободной шконке. Но меня останавливает, один из уголовников, пожилой мужик в клетчатой сорочке с закатанными рукавами, руки густо синеют наколками, указывает на другую, подальше от двери. Я без слов подчиняюсь, сбрасываю свою ношу на железные сварные прутья, раскатываю матрас и начинаю натягивать на него дрожащими руками грубую матрасовку. Занимаясь делом, я из всех сил стараюсь не глядеть по сторонам, но спиной чувствую, что за мной наблюдают. Я не тороплюсь. Постелю, что дальше делать, как вести себя не знаю. Тоска и страх! Жуткое напряжение во всем теле.

Наконец постель застелена, я сажусь на нее и обхватываю голову руками. Через минуту слышу как кто-то присел рядом, слышу голос.

— Скверно, братишка?

Рядом со мной сидит парень чуть постарше меня, чернявый с реденькими усиками и чуть опущенной вниз нижней губой. Я качаю головой, показывая: да, плохо!

— Кличут тебя как?

Я чуть не сказал: Петя, но быстро сообразил, что мое имя легко обыграть: петя-петушок, петух на жаргоне — гомик, и ответил быстро:

— Петр!

— Петруха, значица… А меня Толян, — протянул он руку. Я пожал.

— Откуда ты?

— Из Масловки…

— Не слышал что-то… Где это?

— Рядом с Кисилевкой, — слышу я голос от стола. Значит, к нашему разговору прислушиваются. С одной стороны это меня ободряет, а с другой — заставляет сильнее напрячься.

— Шьют тебе какую статью?

— Драка… двести шестая…

— Хулиганка… значица.

— Баклан, бакланчик… пока мы будем звать тебя Белый, — провел он по моей голове рукой от лба к затылку, взъерошил волосы.

Я быстро пригладил их рукой. Волосы у меня за лето выгорели на солнце, были белыми.

— Ты, верно, слыхал, без прописки у нас нельзя… Получил жилплощадь, пропишись, будь добр!

— Раз надо… — жму я плечами, стараясь говорить уверенно. А внутри меня, помню, все напряжено, натянуто. Всеми силами я стараюсь сохранить достоинство, не унизиться. Страшно боюсь унижения!

Я слышал, что прописывают в камере железной ложкой по заднице, и решил терпеть.

— Пошли к столу.

Возле него поигрывал блестящей столовой ложкой высокий парень с прыщами на лбу и щеках.

— Сыграем в переглядки? — весело и насмешливо подмигнул он мне.

Я растерялся от неожиданности, не понял его.

— Как это?..

— Кто первым моргнет, тому пять ложек по жопе.

— А тебе-то за что? — ляпнул я. В камере засмеялись.

— Ты сначала перегляди! — обиделся прыщавый. — Садись!

Мы сели напротив и уставились друг другу в глаза. Значит, прописка это игра, а не простое избиение, тогда не страшно, думал я, глядя в его серые и какие-то мертвые, ничего не выражающие глаза. Всеми силами я старался не моргнуть, смотрел и смотрел в мертвенную пустоту его гляделок, смотрел до тех пор, пока они не стали расплываться передо мной, покрываться туманной мглой. Я чувствовал боль в глазах, сухую резь, но не моргал, держался. Я не понимал, что делаю глупость, наживаю себе врага, жестокого врага, поэтому с радостью услышал вскрик:

— Моргнул!

Я посчитал, что моргнул мой соперник. Но указывали на меня. В первый момент я хотел воспротивиться: я не моргал! Но решил не сопротивляться, начал растегивать брюки, под веселые возгласы сокамерников:

— Снимай, снимай! Пошевеливайся!

Радостный прыщ хлопал ложкой по своей ладони.

Я повернулся к нему со спущенными брюками и стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть. Кричать я запретил себе. Звонкий шлепок! Ягодицу обожгло, словно плеснули кипятком. Я глухо ахнул, хватанул воздух ртом, готовясь к новому удару.

— Ловко! — хохотали вокруг. — Надевай штаны! Чего застыл! — кричали мне.

— А еще? — ляпнул я, делая голос бодрым.

— Понравилось? — смеялись все, а кто-то пояснил. — Десять секунд ты недотерпел, моргнул… Потерпел бы еще, выиграл!

Я быстро натянул брюки, с надеждой думая, что самое страшное позади. Прописан. Но не тут-то было. Чернявый Толян взял меня за локоть и подвел к стене, к батарее.

— Сыграй на гармошке!

Прыщ сзади постукивал ложкой по ладони. Слышны звонкие шлепки. Я догадался, что нужно не играть на батарее, а отвечать. Сыграешь — будешь посмешищем. Я сделал вид, что осматриваю батарею, потом, повернулся к Толяну.

— Наладь сперва басы!

Позже я узнал, что нужно отвечать: раздвинь меха! но и моим ответом удовлетворились. Едва я ответил, как увидел, что прямо в меня летит веник. Я еле успел поймать его.

— Сыграй на балалайке!

Теперь для меня было совсем просто. Я швырнул веник назад с криком:

— Настрой струны!