Лагерная учительница

В ванной стал разглядывать в зеркале свое худощавое лицо, разгладил усы. Пьяным сильно он себя не чувствовал, за столом пил мало, чуть пригубливал. Прополоскал рот, умылся тщательно: долго поливал лицо холодной водой, чувствуя, как гулко бьется сердце. Усмехнулся, засмеялся над собой. «Плюнуть, выйти, сказать: еду домой! — мелькнула мысль. — Нет, надо доводить до конца!».

Вернулся, диван застелен. В комнате никого. Из детской выглянула Таня:

— Ложись! Спокойной ночи… Свет выключи, не забудь.

— Гуднайт! — вяло улыбнулся, махнул ей рукой и прикрыл дверь.

Снял пиджак, повесил аккуратно на спинку стула, галстук туда же. Расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и оглядел разгромленный стол. «Выпить, что ли еще?… Не надо!»

Он дернул за шнур, выключил свет, подошел к окну и стал смотреть, как вдали проносятся по темной дороге автомобили с горящими фарами, ползет троллейбус, как беспрерывно и быстро искрятся тонкие снежинки между веток под светом фонаря. На улице морозно. Январь. А в комнате тихо, тепло. Слышно, как тикает будильник на телевизоре.

Андрей скинул туфли и, особенно не таясь, прошел по коридору в спальню. Здесь светлее, чем в комнате. Прямо под окном на улице — фонарь. Свет его мягко и сонно падал на широкую кровать, на неподвижно лежавшую под простыней Оленьку. Лежала она на боку, калачиком. Щека на подушке и короткие русые волосы освещены матовым светом. Дыхания не слышно. «А если не спит?.. Не может такого быть… Сам видел, как она пила!». Он осторожно и медленно поднял простыню. Она была совершенно нагая. «Раз я видел Оленьку…» — глупо мелькнуло в голове, и стало стыдно. Он держал простыню над женщиной с давно забытым чувством стыда и разглядывал, как что-то запретное, еще не сошедший летний загар, две белые полоски — одна на приподнятом на постели бедре, другая — на боку, расширяющаяся к груди. Грудь маленькая, с небольшим темным пятном, выставленным ему навстречу. Одна рука — под подушкой, другая — ладонью на плече.

Чувствуя нестерпимое желание, он отпустил простыню и стал рвать, расстегивать пуговицы сорочки. Одна не выдержала, отлетела, ударилась о дверцу шкафа и мягко упала на ковер. Ложился к ней дрожа, словно он холода, на миг замер рядом под простыней. Она не шевелилась, еле слышно дышала. Он осторожно, медленно просунул свою руку ей под голову. Оленька вздохнула ему в плечо, вытянула ногу и вдруг… закинула ему на грудь свою руку, обняла и снова затихла, стала дышать ровно. Он с дрожью ощущал ее теплое дыхание. Мягкие волосы с тонким ароматом французских духов пухом касались его щеки. Кожа под его ладонями казалась бархатной, необыкновенно нежной и огненной. Обжигала пальцы. Он медленно провел, едва касаясь, по ее руке вверх, к плечу и, опасаясь, что его грохочущее сердце разбудит ее, не чувствуя больше сил сдерживаться, бережно перевернул ее на спину, начал быстро целовать в щеки, в глаза, в безвольные пухлые губы.

Утром проснулся оттого, что онемело плечо. Оленька, словно почувствовав это, сдвинула свою голову ему на грудь и еще крепче во сне прижалась. Он затаил дыхание, чтобы не разбудить ее, продлить мгновение.

Скрипнула дверь, приоткрылась, показалась Таня, глянула на них и скрылась. За ней появился Олег, распахнул дверь, сказал громко:

— Эй, голубки! Десять часов уже…

Оленька, не прекращая сонно обнимать Андрея, подняла голову.

— Лежи, лежи! — тихонько и нежно шепнул ей Андрей на ухо и увидел, с каким ужасом она уставилась на него, приоткрыв рот, потом взвизгнула дико, взлетела над постелью вместе с простыней, оставив его нагим.

— Ты что, ты что! — только и успел он вскрикнуть, вскакивая вслед за ней.

Она сорвала со стула одежду и, тонко завывая, вылетела из спальни. Андрей начал лихорадочно одеваться, путаться, никак не попадая ногой в штанину, слушая громкие, какие-то детские рыдания Оленьки и голоса Тани с Олегом, успокаивающие ее.

Когда он оделся и выскочил в коридор, на ней была уже шуба.

— Оленька! — бросился к ней Андрей.

— Сволочь! Сволочь! — с отчаянием крикнула она ему в лицо, щелкнула замком и скрылась за дверью.

— Пантера! — сказал ей в след Олег с каким-то восхищением.

Андрей с неожиданной злобой глянул на него и ушел в спальню. Там сорвал с постели простыню со следами прошедшей ночи, скомкал, кинул на пол. Сел на кровать, глядя на подушку с еще не остывшим ее теплом. Упал, уткнулся в нее, вдохнул тонкий запах французских духов, и сердце его сжалось вдруг такой нежностью, что он вскочил и стал ходить по спальне от окна к двери. Заметил на стуле заколку, схватил и спрятал в ладони, глядя на постель, вспоминая бархатную загорелую руку, и почувствовал, что нет сил больше смотреть на эту постель, на скомканную простыню на полу. Он сунул в карман заколку и вышел из спальни.

Таня с Олегом носили грязную посуду на кухню.

— Похмелишься?

Он мрачно кивнул, выпил. Проговорил хрипло:

— Вы, ребята, простите меня.

— Ты как будто в первый раз! — засмеялась Таня.