Лагуна. Как Аристотель придумал науку

Неподвижные двигатели, очевидно, не толкают и не тянут “свои” сферы, так как если бы они делали это, они были бы подвижными двигателями. Кроме того, они не материальны, так что и толкать и тянуть они не в состоянии. Вместо этого каждый управляет своей сферой за счет того, что является объектом ее любви и вожделения. Звучит странно, но ведь мы имеем дело с нетипичным случаем действующей причины, отличным от обычной физической причинности и зависящим от разума. Аристотель говорит, что неподвижные двигатели “трогают” небесные сферы, но последние их не касаются. Это надо понимать не буквально, а как психологическое изменение – примерно такое же, что “я растроган вашим отношением” или “я тронут ее красотой”. Даже животные, способные к самостоятельному передвижению, зависят от объектов вожделения; последние, по сути, дают им импульс к движению. Выходит, любовь и впрямь вращает мир[218].

Теперь космос Аристотеля выглядит очень оживленным. Если сложить все сферы и их неподвижные двигатели, получится 110 вращающихся вокруг Земли сущностей различной степени материальности и божественности. Причина, по которой Стагирит может уже через два абзаца утверждать, что существует множество неподвижных двигателей, заключается в том, что они, как и большая доля объектов в мире Аристотеля, выстроены согласно единственно возможным образом установленной иерархии, во главе которой стоит одна сущность. Это, конечно, неподвижный двигатель, отвечающий за внешнюю звездную сферу. “Перводвигатель” в некотором смысле контролирует все остальные. Может, это объект их абсолютных любви и вожделения. Это Бог Аристотеля.

В “Метафизике” Аристотель открывает цель и природу этой сущности:

Так вот, от такого начала зависят небеса и [вся] природа. И жизнь его – самая лучшая, какая у нас бывает очень короткое время. В таком состоянии оно всегда (у нас этого не может быть), ибо его деятельность есть также удовольствие (поэтому бодрствование, восприятие, мышление – приятнее всего, и лишь через них – надежды и воспоминания). А мышление, каково оно само по себе, обращено на само по себе лучшее, и высшее мышление – на высшее. А ум через сопричастность предмету мысли мыслит сам себя: он становится предметом мысли, соприкасаясь с ним и мысля его, так что ум и предмет его – одно и то же. Ибо то, что способно принимать в себя предмет мысли и сущность, есть ум; а деятелен он, когда обладает предметом мысли, так что божественное в нем – это, надо полагать, скорее само обладание, нежели способность к нему, и умозрение – самое приятное и самое лучшее. Если же богу всегда так хорошо, как нам иногда, то это достойно удивления; если же лучше, то это достойно еще большего удивления. И именно так пребывает он. И жизнь поистине присуща ему, ибо деятельность ума – это жизнь, а бог есть деятельность; и деятельность его, какова она сама по себе, есть самая лучшая и вечная жизнь. Мы говорим поэтому, что бог есть вечное, наилучшее живое существо, так что ему присущи жизнь и непрерывное и вечное существование, и именно это есть бог.

Вот что делает Бог: он мыслит. Обычный процесс мышления недостаточно хорош для него, поэтому он проводит время, мысля о мышлении мысли (noesis noeseos noesis). Это Бог, который не знает ни любви, ни ненависти, который ничего не разрушает и не сохраняет, не осуждает и вообще не судит. Ему безразличны земные дела – тем не менее, именно от него зависит само существование Вселенной.