Лахезис

— Вчера в первый раз? — спросил Мирон, явно из скрупулезного стремления к точности расследования даже в самых незначительных деталях.

— И вчера тоже, — сознался Леха, опустив голову и еще сильнее шмыгая носом. — Вчера они были длинные. А эти по колено.

Наступила неприятная для собравшегося судилища пауза. Версия моей виновности неожиданно дала трещину. Где-то на горизонте замаячила фигура неизвестного в длинных желтых штанах и с ножом в кармане. Этой паузой решил воспользоваться Фролыч.

— Кончай, Мирон, а? — миролюбиво сказал он. — Ты ж знаешь Костю, в одном классе ведь были. Его ж дома с утра до ночи воспитывают, он даже матом ругаться толком не умеет. И ножа у него отродясь не было. Ну ты ведь знаешь…

Но Мирон быстро оправился от неожиданных показаний Лехи. Напоминание Фролыча о моей благополучной московской семье оказалось для Мирона красной тряпкой.

— Вот именно! — заорал он, и в его голосе появились истерические блатные нотки. — Вот так оно и бывает всегда. Из таких вот маменькиных сынков и вырастает всякое… Дома он тихенький, в школе — отличник, пионер примерный, а малого ножиком ткнуть исподтишка — это для него самое оно! Леха! Иди сюда.

И он подтолкнул Леху плечом так, что тот чуть не упал.

— Ты не на штаны смотри, ты ему в лицо смотри. Он?

— Он, — уставившись на меня широко распахнутыми глазами, уверенно заявил Леха.

Трое парней, до сих пор стоявших чуть позади, подались вперед — у них были здоровенные колья. Правая рука Мирона, которую он держал в кармане, с широким замахом врезалась мне в челюсть. У меня потемнело в глазах, но на ногах я удержался и увидел, как Фролыч толкнул на Мирона рванувшегося ко мне Кутьку.

— Бежим! — рявкнул Фролыч, и мы понеслись по улице, а мироновская кодла летела за нами с криками и улюлюканьем. В первые мгновения нам удалось оторваться на приличное расстояние, поскольку никто из кодлы такого резкого броска не ожидал, даже Мирон, явно переоценивший убойную силу своей свинчатки. Но постепенно расстояние начало сокращаться — мне было трудно бежать из-за головокружения. Фролыч же, почувствовав, что нас догоняют, остановился, обхватил меня за колени и стал поднимать на сетчатый забор вокруг чьей-то дачи. Поверх сетки была натянута колючая проволока, о которую я разодрал в клочья треклятые бежевые бриджи и сам до крови исцарапался. Фролыч перескочил через забор без единой царапины, накинув на проволоку телогрейку. Но снять ее он уже не успел, потому что кодла была вот прямо тут, и Мирон подсаживал на фролычевский ватник Кутьку.

И тут Фролыч совершил странный поступок. Он схватил лежащий по нашу сторону забора кирпич, но вместо того, чтобы огреть им по башке Кутьку, швырнул этот кирпич в окно дачи. Зазвенело стекло, и тут же в окне возникла фигура.

— Хулиганье! — завопила фигура. — Шпана! Бандитские морды! Ах вы вот как!

Последнее восклицание было реакцией на второй кирпич, который Фролыч запулил вслед за первым. Фигура исчезла, но тут же появилась снова. И тут я почувствовал, как падаю — это Фролыч бросился на землю и подкатился мне под ноги. Я грохнулся на него и услышал, как он охнул.

Я часто представлял себе, как нам с Фролычем грозит какая-нибудь смертельная опасность, и как я в последнее мгновение закрываю его своим телом и героически погибаю, а он остается жив. Лучше, конечно, не погибаю насовсем, а остаюсь живым, хоть и тяжелораненым, и слышу, как Фролыч клянется за меня отомстить и говорит, что такого дорогого друга, как, я у него никогда не было и никогда не будет.

Так и получилось. Я упал на спину, успел увидеть вспышку, но звука выстрела уже не услышал, потому что потерял сознание. Потом уже я узнал, что выстрелов было два, и второй заряд картечи разделился между мной и Кутькой, который успел перебраться на нашу сторону забора.

Следующее, что я помню, это как меня куда-то несут, свет уличного фонаря и Фролыча, идущего рядом и встревоженно заглядывающего мне в лицо. Потом легковая машина, где я лежал на заднем сиденье, и подушка под головой была в крови. Окончательно я пришел в себя только в больнице, на третий день.