Lakinsk Project

Зима длится так долго, что в середине марта на нечищенных выходных улицах ты ощущаешь себя удачно устроившимся заложником: ты несешь из «Магнита» пакеты с дешевой едой и дорогим чаем, почти вслух напевая «Мне-е-е повезло», хотя эта пластинка еще даже не вышла; вечерами ты читаешь совсем понемногу, но слова заселяют тебя, никуда не теряясь: однажды ты замечаешь, что можешь легко, как машинка, воспроизвести только что прочитанную страницу, что никогда не было тебе свойственно: кажется, ты и правда не зря подцепил в брошенном офисе те пустые листки. Поупражнявшись еще, пока мать лупит в телевизор, ты достаешь их с книжной полки, чтобы проверить, как они ведут себя, и замечаешь, что в твоих руках они становятся темней: сперва просто сереют, а следом начинают чернеть; это не слишком нравится тебе, и ты заталкиваешь их обратно, но пару минут спустя вытаскиваешь снова, решив, что хотя бы в этом можешь позволить себе идти до конца. Надежды на то, что в случае чего-то вовсе непредсказуемого мама тебя выручит, нет, но ты все же оставляешь раскрытой дверь в свою комнату и садишься на край кровати с тощей пачкой захваченной бумаги в руках, максимально подставляя ее желтому свету люстры: та недовольно мигает раз и другой, но потом успокаивается, а бумага сперва, словно бы передразнивая ее, наливается тем же желтым, но скоро начинает реагировать по прежней схеме, доходя сперва до стального оттенка, а потом двигаясь в сторону обсидиана. Ты ждешь, что будет дальше, стараясь смотреть как бы чуть мимо бумаги: добравшись до какой-то предельной черноты, на которую и нельзя глядеть прямо, она издает совсем слабый дышащий звук, дающий тебе понять, что крайняя точка достигнута, но ты все еще ждешь и не выпускаешь ее, а сжимаешь крепче, закрывая при этом глаза; открыв же, видишь, что обе твои кисти точно так же черны. Ты открываешь запекшийся рот, чтобы побольше вдохнуть, и ждешь еще: чернота поднимается до локтей, ныряет в рукава футболки, дальше не видно, но когда она достает до лица, ты чувствуешь, как оно пересыхает; от тебя чернота расползается по кровати, всползает на обои и стекает на пол, ты ждешь; к тому моменту, когда в маминой комнате начинаются новости, твоя уже полностью захвачена: две широкие черные волны сходятся возле люстры и проглатывают ее свет. Ты остаешься сидеть на черной кровати в окружении черных предметов под нечеловеческие голоса новостников: поразительно, насколько невозможно понять, о чем они говорят, когда не видишь картинки. Пересохшему лицу, всей голове, плечам и груди становится жарко под покрывшей их пленкой: ты знаешь, что достаточно выпустить бумагу из рук – и это прекратится, но все сидишь как сел, скованный тяжелым спокойствием, думая о том, что мать заснет в кресле, так и не заглянув в твое черное логово, и тебе все же придется встать и отложить листы, чтобы перенести ее в постель.