Lakinsk Project

Ночью вдруг приливает тепло, ты даже снимаешь куртку на балконе, приглядываясь к горе грязного снега на углу двора: двоица твоих архангелов давно тебя не навещала, и им вроде бы впору возникнуть теперь прямо оттуда: сам подавленный тем, чтó ты написал вечером, ты бы даже был рад им, но снежный утес остается неизменен. Спать совсем не хочется, ты куришь шестую сигарету подряд, когда из-за библиотеки и недействующей котельной к тебе слышно подкатывается широкая, во весь двор, волна и, вознеся, прижимает тебя к балконной двери, а потом отпускает, но не отходит далеко и ждет, пока ты пригласишь ее вернуться. Ты глубже вдыхаешь разгулявшийся воздух, надеясь уловить в нем запах моря, известный тебе с десятилетней уже давности вылазки к добрым родичам в Крым, но различим остается лишь преющий снег; ты не слишком доволен и все-таки делаешь некий знак, приглашая волну обратно, и она возвращается круче, чем в первый раз, с шумом поднимая тебя под самый балкон третьего этажа, и держит тебя так, не отступая: осваиваясь, ты выставляешь перед собой руки и опираешься на ровную незримую массу, которая чуть подается и увлекает тебя: твои мыски успевают чиркнуть по перилам балкона и повисают над неровным прямоугольником двора. Ты пробуешь плыть, но волна сама несет тебя дальше, над пожаркой и ленинским сквером, замирает, как будто замявшись, над зевающей площадью, и, постояв, с новым рвением катится к станции и за нее: под тобой начинается спутанный железнодорожный лес, куда ты никогда не доходил ногами, настолько нелюбопытным казалось тебе это дырявое зашлакованное место; сверху же в нем оказывается видна овальная проплешина, черная среди белых завалов. Здесь волна снова задерживается, и ты с волнением смотришь, как это пятно черноты слабо, но неуклонно повертывается на месте, словно бы зарываясь при этом вглубь; непрошеное это зрелище тревожит тебя, и ты начинаешь загребать влево, к бесприютным огням рыбокомбината, но тебя упоительно плавно толкает обратно: видимо, требуется, чтобы ты досмотрел до последнего, и, оставив сопротивляться, ты безруко повисаешь над ворочающимся и ворчащим пятном. Вид его в целом так отвратителен, что ты пытаешься отвести взгляд куда угодно: с высоты прекрасно видны колокольня в Успенске и желтые прожектора автоколонны, но через полминуты такого увиливания тебя опускает пониже, вплотную к вершинам деревьев: пятно успело еще больше просесть, издаваемый же им звук не похож ни на что из слышанного тобой в прежние ночи: по-хорошему, это не более чем старческое плямканье, нарочно ускоренное для еще большего отвращения; ты решаешь слушать и смотреть терпеливо, считая, что этим испытывается твоя готовность идти до конца, и тогда тебе становится легче, тревога стихает: даже когда тебя опускает еще ниже и до ерзающей ямы остается всего метров пять, ты думаешь о том, что уничтожитель совсем не имеет потребности остановить свое скольжение по этой земле, с тем чтобы вглядеться в нее хоть с ничтожной крупицей недоверия в уме, а ты, напротив, хотел бы иметь хоть немного его безалаберности, толику непонимания; ты представляешь его спящим сейчас в своей комнате, видишь его вытянутое, недоброе во сне лицо и волосы, которые давно нужно постричь: этот человек никогда не сделает кого-либо счастливым, думаешь ты, но сам будет счастлив нередко; и если бы ты даже мог, то не отобрал бы у него и самой малой доли его прекрасного невежества, чтобы не помешать этому.