Лакировка

Все трое говорили спокойно, ровным тоном, словно просто беседовали, словно это не был полицейский допрос. Такой стиль избрал для себя Брайерс, и он не собирался его менять, даже если бы не добился в этот вечер никаких результатов. Он не верил — как не верил другим заданным формулам, столь дорогим сердцу непосвященных, — в чередование мягких и жестких приемов допроса подозреваемых. Это не для профессионалов. Профессиональный метод допроса гораздо проще излюбленных обывательских представлений о нем. Быть самим собой — вот и весь секрет. Ни у одного следователя — да и ни у кого другого — недостанет сил долго выдерживать взятую на себя роль. Если человек по ту сторону стола попробует что-нибудь подобное, тем хуже для него.

Конечно, имелась определенная тактика. Например, держать какой-либо факт в запасе и внезапно ошеломить им. Этому можно научить. Но гораздо труднее научить, как выбрать момент для смены темпа. Хороший следователь выбирает его словно инстинктивно. И только другой хороший следователь может оценить все стоящее за этим искусство, только хороший следователь способен распознать в другом эту внутреннюю работу.

Они продолжали в этом направлении около часа. Флэмсон вновь и вновь разбирал загадку доходов леди Эшбрук. Подобные процедуры строятся на повторениях — вот почему так невыносимо скучны магнитофонные записи допросов. Молодая сотрудница — при виде нее глаза Флэмсона заблестели под опухшими веками, хотя в группе Брайерса счастливым прелюбодеем был не он, а Бейл, — вошла с тремя чашками чая. Чай был очень жидкий и щедро сдобрен молоком. Брайерс, выкуривший за этот час полдюжины сигарет, закурил еще одну.

— Вероятно, вам будет любопытно узнать, — сказал он небрежно, как бы между прочим, словно сообщая, что последние известия по телевизору будут сегодня передаваться на двадцать минут позднее обычного, — что у нас есть сведения, которые могут быть вам интересны. Об источнике денег, которыми располагала леди Эшбрук. Ну, вы знаете — американский фонд.

— Американский фонд? — повторил Перримен равнодушно, без всякого выражения.

— Ну, вы же знаете. Деньги поступали через определенные сроки. Доставлялись в английских банкнотах через кого-то в Лондоне. И расходовались на оплату счетов.

— Интересно, — сказал Перримен без малейшего интереса.

— И это продолжалось после ее смерти.

— Неужели?

— Да, фонд продолжал действовать. Довольно значительная сумма — точная цифра нам неизвестна, но, скажем, тысяча фунтов была передана лорду Лоузби. — Брайерс не изменил тона. — Согласно нашим сведениям передана вами, доктор.

Лицо Перримена разгладилось, помолодело, на мгновение преображенное шоком. И мгновение он молчал. Потом заговорил резко и надменно:

— По-видимому, мне следует отдать должное пылкости вашего… или чьего-то еще воображения.

— Лучше подумайте, прежде чем продолжать. — На этот раз Брайерс придал своему голосу холодную официальность. — Наши сведения точны. И при жизни леди Эшбрук деньги, поступавшие из фонда, передавали ей тоже вы.

И вот тут Брайерс допустил единственную ошибку за весь этот допрос. До сих пор он говорил чуть более категорично, чем позволяли имеющиеся у него сведения Это был блеф, а вернее, не совсем блеф. Перримен не пытался опровергать его утверждения. Пока все шло легче, чем рассчитывал Брайерс, — настолько легко, насколько вообще можно было надеяться. И он продолжал все с той же твердой уверенностью:

— Вы ведь были контролером, так?

— Кем-кем?

— Контролером.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Я могу сказать по буквам: контролером.

— Так меня никто никогда не называл. По-моему, очень глупое прозвище.

Брайерс уже сообразил — уже несколько секунд назад сообразил, — что допустил ошибку. Возражение Перримена прозвучало не так, как предыдущие. Недоумение, незнание были подлинными. Причину своей ошибки Брайерс понял только позднее. Как ни странно, сработал автоматизм. В конторе О'Брайена до и после смерти старого юриста говорилось о контроле над фондом. В Лондоне был кто-то, кому пересылались деньги. Имени его им знать не полагалось. Лучше называть его контролером. И в результате случайности его так же начали называть между собой Сьюзен и Лоузби. В одной из пачек полученных ими банкнот остался обрывок ленты с этим словом, напечатанным на машинке, и они его подхватили. Так же, как американские и английские полицейские. Но Перримен никогда его даже не слышал.

Брайерс выругал себя за небрежность. Как правило, он ничего не говорил, не проверив заранее. А в результате Перримен вновь обрел уверенность в себе и отчасти перехватил инициативу. У него хватило самонадеянности — возможно, напускной, а возможно, и порожденной высокомерием, — чтобы перебить Брайерса, который закуривал очередную сигарету.

— Простите, старший суперинтендент, — сказал Перримен, — но не слишком ли много вы курите?

Брайерс, сбитый с толку, посмотрел на него с недоумением и ответил:

— Возможно.

— Будь я вашим врачом, я бы настоял, чтобы вы проверяли легкие. Систематически.

— Но вы ведь не мой врач, — сказал Брайерс.

— Не исключено, что к несчастью для вас.