Ламьель

Ламьель думала, что если она обойдет деревню, ее не увидят ханжи, которые жили рядом с домиком школьного учителя и могли донести на нее тетке. Но в то время, как она бежала по этой заброшенной дороге, ей, как нарочно, встретились четыре или пять деревенских старух с корзинами, полными деревянных башмаков.

Когда-то г-жа Отмар была так же бедна, как и эти женщины, и тем же трудом зарабатывала себе на хлеб; покровительство кюре Дюсайара все изменило. Женщины шли босиком и несли свои деревянные башмаки на голове. Они сразу заметили, что Ламьель одета более нарядно, чем обычно, и решили, что тетка Отмар водила ее в замок к герцогине.

— Эй, эй, больно уж ты разважничалась: сразу видно, что побывала в замке! — сказала одна из них.

— Чего тут рассуждать! — воскликнула другая. — Возьмем да и снимем с тебя твои красивые туфельки! Почему бы не походить тебе босиком, как и мы?

Ламьель не струсила. Справа от дороги тянулось поле, возвышавшееся над ней на несколько футов. Она забралась наверх и отвечала оскорблениями на оскорбления своих обидчиц.

— Вы хотите украсть у меня мои красивые башмаки, потому что вас пять, а я одна. Но если вы меня ограбите, вас посадит в тюрьму бригадир жандармов — он приятель моего дяди.

— Да замолчишь ли ты, змееныш, чертова дочка!

При этих словах все пять женщин принялись орать во всю глотку:

— Чертова дочка! Чертова дочка!

— Если я чертова дочка, — отвечала Ламьель, — то тем лучше. По крайней мере я никогда не буду похожа на таких брюзгливых уродин, как вы; мой отец-дьявол уж постарается сделать так, чтобы мне всегда было весело.

Ценою большой экономии тетка и дядя Ламьель сумели сколотить капитал, приносивший им тысячу восемьсот ливров дохода. Они были поэтому очень счастливы, но скука прямо убивала Ламьель, их хорошенькую племянницу. Умы в Нормандии развиваются рано, и, хотя ей едва исполнилось двенадцать лет, она уже была способна скучать, а скука в этом возрасте, когда она не вызвана физическим недугом, является признаком души. Г-жа Отмар малейшее развлечение считала грехом; по воскресеньям, например, Ламьель не только нельзя было пойти посмотреть, как танцуют под большими липами, но даже не разрешалось садиться у входа в домик, который община построила церковному старосте, так как оттуда можно было услышать скрипку и увидеть хоть краешком глаза эти окаянные танцы, из-за которых лицо кюре делалось желтым. Ламьель плакала от скуки; чтобы утешить ее, добрейшая тетка Отмар давала ей варенья, а девочка, которая очень любила сладкое, была не в силах от него отказаться. Со своей стороны, школьный учитель Отмар, весьма строго относившийся к своим обязанностям, заставлял ее читать по часу утром и по часу вечером.

— Если община, — рассуждал он, — платит мне за то, что я учу читать первых попавшихся детей, тем более должен я обучить чтению свою собственную племянницу; ведь, после бога, причиной того, что она попала в эту общину, являюсь я.

Это вечное чтение было сущей мукой для маленькой девочки, но когда добрейший учитель замечал, что она плачет, он давал ей в утешение немного денег. Несмотря на эти деньги, на которые Ламьель тотчас же покупала пряничных человечков, она ненавидела чтение.

Как-то в воскресенье, когда нельзя было никуда улизнуть и тетя не давала ей даже выглянуть в открытую дверь, чтобы, чего доброго, она не увидела вдали какого-нибудь подпрыгивающего в такт музыке чепца, Ламьель обнаружила на книжной этажерке «Повесть о четырех сыновьях Эмона» [10]. Гравированная на дереве картинка ей очень понравилась; потом, чтобы лучше понять, что на ней изображено, она, хоть и с отвращением, бросила взгляд на первую страницу книги. Эта страница показалась ей настолько интересной, что она мгновенно забыла свое огорчение из-за того, что ей не дали поглядеть на танцы; вскоре она не могла думать ни о чем ином, кроме четырех сыновей Эмона... Эта книга, конфискованная Отмаром у какого-то вольнодумного ученика, перевернула все вверх дном в душе маленькой девочки. Ламьель промечтала об этих великих героях целый день, а потом и всю ночь. Хотя она была совершенно невинна, все же ей казалось, что пройтись по кладбищу неподалеку от танцующих под руку с кем-нибудь из сыновей Эмона было бы куда приятней, чем сидеть дома, где всякий раз, когда ей хотелось попрыгать, ее удерживала дрожащая рука дяди. Она с безумным наслаждением прочла почти все книги школьного учителя, хотя не очень-то много в них поняла, но они приятно возбуждали ее воображение. Она проглотила, например, только ради описания любви Дидоны, старый стихотворный перевод «Энеиды», переплетенный в пергамент и помеченный 1620 годом. Любая фабула могла заинтересовать ее. После того как она просмотрела и постаралась понять все книги учителя, не написанные по-латыни, она отнесла самые старые и самые безобразные из них к деревенскому бакалейщику, который дал ей взамен полфунта коринки и «Повесть о великом Мандрене [11]», а также «Господина Картуша [12]».