Ламмермурская невеста

Однако мало-помалу рассказы эти стали приобретать все более мрачный и таинственный характер и, наконец, сделались совсем страшными. К тому же старуха нашептывала их при свете ночника, голос ее беспрестанно прерывался, мертвенно-бледные губы дрожали, костлявый палец то и дело предостерегающе поднимался кверху, голова тряслась, а водянистые голубые глаза злобно сверкали. Все это могло бы навеять ужас даже на человека менее восприимчивого, чем Люси, и в эпоху, менее пораженную суевериями, чем та, в которую она жила. Старая ведьма тотчас сообразила, что Люси попала в ее сети, и стала туже стягивать петлю на шее послушной жертвы. Теперь она перешла к сказаниям о Рэвенсвудах, их былом величии и грозном могуществе, которые народная молва окружила многими суевериями. Старая вещунья повторила от начала до конца, всю историю рокового источника, украсив ее ужасными подробностями; она снабдила таинственными комментариями то пророчество о мертвой невесте последнего из Рэвенсвудов, которое мы уже слышали от Калеба. Наконец, она поведала Люси о призраке, явившемся Рэвенсвуду в лесу, используя преувеличенные слухи, ходившие об этом происшествии благодаря неосторожным расспросам Эдгара в хижине покойной Элис.

Если бы Люси не пала духом или если бы эти рассказы касались другого семейства, она, вероятно, отнеслась бы к ним равнодушно. Но при ее болезненном состоянии они произвели на нее сильное впечатление; мысль о том, что злой рок тяготеет над ее несчастной любовью, овладела всем ее существом; под влиянием суеверных страхов ее рассудок, и так уже ослабевший от горя, страданий и неизвестности, подавленный сознанием того, что она покинута и одинока, окончательно помутился. В историях, сообщаемых ей слугами, было тоже много сходного с ее собственной судьбой, и мало-помалу Люси начала рассуждать с Эйлси о трагических и таинственных предметах, с каждым днем все больше доверяясь старой ведьме, хотя та по-прежнему вызывала в ней невольный трепет. Старуха не преминула ловко воспользоваться этими ростками доверия. Она стала внушать бедной девушке желание узнать будущее — вернейший способ окончательно расстроить рассудок и сломить силу духа. Эйлси принялась разъяснять предзнаменования, истолковывать сны, а возможно, прибегла и к другим плутовским средствам, которыми мнимые приспешники дьявола одурачивали и запугивали свои жертвы.

В обвинительном акте против Эйлси Гурли (отрадно знать, что эту старую каргу судили, приговорили к костру и сожгли на вершине Норт-Берика по приговору специальной комиссии Тайного совета) среди прочих преступлений я нашел упоминание о том, что она с помощью дьявола показывала некоей знатной девице обручение ее жениха, находившегося тогда в чужеземной стране, с другой женщиной. Но в этой, как и в некоторых других частях обвинения, имена и даты, по-видимому, намеренно изменены; возможно, из уважения к заинтересованным лицам. Во всяком случае, совершенно ясно, что Эйлси Гурли не могла разыграть такую комедию одна, полагаясь только на свою ловкость или плутовские проделки. Как бы то ни было, вся эта ворожба произвела свое пагубное действие на больной рассудок Люси: она сделалась еще раздражительнее, здоровье ее день ото дня ухудшалось, она стала ко всему безучастной, мрачной и подавленной. Сэр Уильям, догадываясь о причинах этой перемены, решился наконец проявить какое-то подобие власти, что дотоле было ему не свойственно, и потребовал прогнать Эйлси Гурли из замка. Однако тетива была спущена, и стрела по самую бородку вонзилась в бок раненой жертвы.

Вскоре после ухода Эйлси Гурли родители приступили к Люси с требованием дать ответ Бакло.

— Я знаю, — сказала она с живостью, удивившей ее родителей, — небо, земля и ад ополчились на мой союз с Рэвенсвудом. Но я связала себя словом: я не могу нарушить его и не нарушу без согласия Рэвенсвуда. Я должна быть уверена, — добавила она, — что он возвратит мне свободу или, если угодно, откажется от меня. Мне безразлично, как это будет. Когда уже нет бриллиантов, не все ли равно, в каком футляре они хранились.

Это было сказано с такой твердостью, при этом глаза Люси так странно сверкали, пальцы же были так крепко стиснуты, что родители не осмелились ей перечить. Единственное, чего при всей своей хитрости добилась леди Эштон, — это согласия Люси написать под ее диктовку письмо Рэвенсвуду с требованием дать решительный ответ, намеревается ли он остаться верным их, как говорила Люси, «несчастной помолвке» или согласен расторгнуть ее.

Леди Эштон воспользовалась представившейся возможностью и так ловко составила письмо, что, попади оно в руки нашему благосклонному читателю, он, несомненно, решил бы, что Люси просит своего возлюбленного отказаться от обязательства, противоречащего интересам и склонностям их обоих. Не полагаясь, однако, на эту уловку, леди Эштон в конце концов решила уничтожить письмо, надеясь, что Люси, не получая ответа, придет в негодование и сама откажется от Рэвенсвуда. Однако она ошиблась в своих расчетах.