Ламмермурская невеста

— Гроза, — сказал он, — достаточный повод, чтобы отложить в сторону всякие церемонии. Моя дочь слаба здоровьем. Она недавно перенесла сильное потрясение. Мы, конечно, злоупотребляем вашим гостеприимством, но наши обстоятельства, мне думается, послужат нам оправданием. Благополучие дочери мне дороже правил этикета.

Путь к отступлению был отрезан, и, взяв под уздцы коня молодой женщины, чтобы не дать ему вздыбиться или понести при неожиданном ударе грома, Рэвенсвуд повел гостей в замок. Смятение, охватившее его в первые минуты, не помешало ему заметить, что смертельная бледность, покрывавшая шею, лоб и видневшуюся из-под маски нижнюю часть лица его спутницы, теперь сменилась ярким румянцем, и юноша с величайшим смущением почувствовал, что, по какому-то неизъяснимому сродству душ, сам тоже начинает краснеть. Незнакомец под предлогом беспокойства о здоровье дочери не сводил с молодых людей глаз и все время, пока лошади подымались в гору, пристально следил за выражением лица Рэвенсвуда. Вскоре кавалькада достигла стен древней крепости, и противоречивые чувства наполнили душу Рэвенсвуда. Проведя всадников в пустой двор, он принялся звать Калеба суровым, чуть ли не свирепым голосом, который никак не шел к его роли учтивого хозяина, принимающего у себя знатных гостей.

Калеб явился. Такой бледности не было даже на лице прелестной незнакомки при первых раскатах грома! Никто никогда ни при каких обстоятельствам не бледнел так, как страдалец дворецкий, когда увидел гостей в замке и вспомнил, что приближается час обеда.

— С ума он сошел! — пробормотал старик. — Нет, он совсем рехнулся! Привести сюда знатных господ, даму и целое полчище слуг! И это в два часа пополудни!

Подойдя к хозяину, Калеб принялся извиняться, что отпустил всех слуг на охоту.

— Я не ждал вашу милость раньше ночи, — объяснил он. — Боюсь, что теперь этих бездельников не скоро докличешься.

— Довольно, Болдерстон, — сурово прервал его Рэвенсвуд. — Ваше шутовство здесь неуместно. Сэр, — обратился он к гостю, — этот старик и служанка, еще старее и глупее его, — вот вся моя челядь. Угощение, которое я могу предложить вам, еще более скудно, чем можно ожидать при взгляде на эту жалкую челядь и ветхое жилище. Но, как бы там ни было, все, чем я располагаю, к вашим услугам.

Незнакомец, пораженный представшей перед ним картиной разрушения, или, точнее, запустения, которой низко нависшая туча придавала еще более мрачный колорит, а быть может, обеспокоенный властным тоном Рэвенсвуда, с тревогой смотрел вокруг и, видимо, жалел, что поспешил принять приглашение. Но теперь у него не было иного выхода: он сам себя поставил в это неловкое положение.

Что же касается Калеба, то публичное и безоговорочное признание хозяина в том, что он гол как сокол, совершенно его ошеломило; в продолжение нескольких минут он мог только бормотать что-то себе под нос, теребя заросший подбородок, уже дней шесть не знавший прикосновения бритвы.

— Он сошел с ума… Совсем сошел с ума! Ну, да пусть моя душа достанется дьяволу, — прибавил он, призывая к себе на помощь всю свою изобретательность и сметливость, — если я не сумею спасти честь рода, будь мастер Рэвенсвуд так же безумен, как все семь мудрых визирей вместе взятые.

Калеб смело приблизился к гостям и, невзирая на гневные, нетерпеливые взгляды, бросаемые на него Рэвенсвудом, важно спросил, не прикажет ли молодая леди подать каких-нибудь закусок, бокал токайского, или хереса, или…

— Прекратите ваше непристойное фиглярство! — прикрикнул на него Рэвенсвуд. — Отведите лошадей на конюшню и не надоедайте нам вашими глупыми россказнями.

— Приказания вашей милости всегда будут точно исполнены, — ответил Калеб, — но если вашим высокочтимым гостям не угодно отведать ни хереса, ни токайского…

В эту минуту голос Бакло, покрывавший цокот подков и рев рогов, возвестил о его приближении во главе чуть ли не всей доблестной охотничьей ватаги, взбиравшейся к башне по узкой тропинке.

— Дьявол меня возьми! — воскликнул Калеб, не падая духом даже при этом новом нашествии филистимлян, — если я им сдамся. Шалопай беспутный!

Ведь знает, каковы у нас дела, а тащит сюда целую ораву негодяев, думающих, что у нас здесь бренди — все равно что воды в колодце. Ох, только бы мне избавиться от этих глазастых олухов лакеев, которые пробрались сюда вслед за господами, — много их так-то вперед лезет, — право, с остальными я бы уж справился.

О том, что предпринял Калеб для осуществления своего смелого замысла, читатель узнает из следующей главы.

Глава Х

С засохшим, черным языком,
В движеньях нетверды,
Они пытались хохотать
И снова начали дышать,
Как бы хлебнув воды.

Колридж, «Песнь о старом моряке»[86]