Лампа разыскивает Алладина

В уныние Белкина могла впасть из-за любой ерунды. Ну, допустим, шла утром в школу и забрызгала чулки. Любая школьница, случись с ней столь малозначительный конфуз, побежала бы в туалет и постаралась бы смыть пятна. Любая, но не Белкина.

Оля вытягивала испачканную ногу и начинала ныть:

– Вот! Испортила колготки!

– Ерунда, – отвечала Ната, – отстирается.

– Нет, пятна останутся.

– Эка печаль, купишь новые.

– Ага! А сейчас как?

– Замой в туалете.

– Не смогу.

– Почему?

– Неудобно, ноги мокрые станут.

– Ходи в грязных!

– А-а-а! Смеяться начнут, – рыдала Белкина, – вон Иванов уже пальцем тычет.

– Убери конечности под парту, он и перестанет, – справедливо предлагала Ната.

– Хорошо тебе, в чистых сидишь!

– Пошли в сортир, – рявкала Ната, – сама с тебя грязь смою.

Но если вы думаете, что, получив приведенные в порядок колготки, Ольга успокаивалась, то ошибаетесь, начинался новый раунд стенаний.

– Мокро, – причитала Белкина.

– Зато чистые.

– Холодно.

– Сейчас пройдет.

– Как это?

– Колготки высохнут.

– Нет! Не могу же их повесить на батарею.

– На ногах высохнут, долго ли!

– Ой, я заболею.

– Ерунда.

– Нет, точно, вот, уже, апчхи, апчхи, кхе, кхе.

– Успокойся! Сама же хотела брызги замыть.

– Не думала, что так мокро будет, – нудила Ольга, – воспаление легких начинается.

– Глупости, где легкие и где ноги!

– А-а-а! Хорошо тебе, в сухом сидишь, а я дрожу и кашляю уже, кхе, кхе!

Нате становилось неудобно. Получалось, что, желая помочь подруге, она сделала той лишь хуже, вдруг хилая Белкина и впрямь разболеется, посидев три минуты в слегка влажных колготках.

– Давай колготками поменяемся, – предложила Ната.

– Ну… хорошо, – кивнула Ольга.

Но и после обмена счастья у Белкиной не прибавилось.

– О-о-о, выгляжу ужасно, – причитала она, – смотри, твои чулки черные, они на моих ногах жутко смотрятся!

– Право, ты ошибаешься.

– Нет, точно! Просто палки в ботинках. Нет! Меня все засмеют! О! Ужасно! А! У! Жить не хочется.

– Пошли в туалет, – вздыхала Ната, – высохли твои колготки на моих ногах, опять переоденемся.

Получив назад свои чистые и абсолютно сухие колготки, Белкина не успокаивалась.

– Ах, какое уродство! – восклицала она.

– Теперь в чем дело? – теряла самообладание Ната.

– Висят гармошкой, ты мне их растянула, да и немудрено, ведь мои ножки маленькие и тонкие, твои здоровенные тумбы. Ой, не обижайся, правду ведь говорю.

Нате оставалось лишь скрипеть зубами.

Самое интересное, что, сказав кому-то гадость, Белкина потом растерянно подходила к Нате и спрашивала, например:

– Не знаешь, почему Нинка Коростылева со мной разговаривать не желает?

– Я бы на ее месте по башке тебе дала, – отвечала Ната. – Кто Нинку вчера подставил?

– Кто? Я? Нинку? – искренне изумлялась Ольга. – Когда? Где?

– А на литературе.

– Не помню!

– Ну как же, – Ната пыталась освежить девичью память Белкиной, – мы писали сочинение, это хоть из головы не выветрилось?

– Нет.

– Тебе поставили «два».

– Ага.

– А Нинке «четыре».

– Верно.

– И что ты сделала?

– Расстроилась, заплакала.

– А потом?

– Ну… домой пошла.

– Нет, ты подняла руку и спросила у русички: «Анна Семеновна, почему я получила «два», а Нинка «четыре»? Мы же с ней вместе с одной книжки списывали, вот из этой, можете прочитать. Во, глядите, слово в слово! Так в моей тетради написано: «Не раскрыла тему, два», а у Нины «хорошо» стоит! Несправедливо получается!»

– Скажешь, я не права? – бросилась в атаку Белкина. – Анна Семеновна вечно так! Да! Ужасно! Господи, как мне не везет! Только все равно я не врубаюсь, с какой стати Коростылева окрысилась?

Ната терпеливо продолжила объяснять:

– Какую цель ты преследовала, сообщая училке информацию о списывании?

– Хотела «четыре» получить, как Нинка.

– А что вышло?

– Ну… Анна Семеновна Коростылевой двояк тоже влепила.

– Теперь до тебя дошло?

Оля захлопала глазами.

– Нет!

– Ну и дура!

– Ага, только растолкуй, в чем дело!

– Из-за твоего замечательного выступления русичка снизила Нинке оценку, ты попросту подставила Коростылеву! – разжевала недотепе ситуацию Ната.

Секунду Белкина стояла молча, потом с воплем:

– Прости меня, – ринулась к Нине.

По лицу Белкиной текли слезы, губы тряслись, руки дрожали.

– Нинуся, – кричала она, – убить меня мало, я не подумала о тебе. Прости, прости, прости.

Пораженная столь бурным раскаянием, Коростылева пообещала забыть неприятность. Слово Нина сдержала, но с Олей больше за одну парту не садилась. Если учесть, что ситуации, когда Белкина, желая получить выгоду для себя, спокойно забывала о других и ставила людей в неудобное положение, происходили и с остальными школьниками, стоит ли удивляться, что у девицы к восьмому классу не осталось ни одного друга, кроме Наты Красавиной.

Глава 29

Что удерживало Нату около Ольги, было непонятно никому. Сама Ната порой удивлялась: ну зачем ей Белкина? Кроме прочих вышеописанных черт характера, Оля обладала еще одним, ужасно раздражающим Нату качеством.