ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

— Я из Ирландии — и я ирландка с головы до ног.

— Но вы католичка?

— Неважно, кто ты есть…

Toy пригубил «Вино-64», по вкусу похожее на земляничный джем, разведенный водой. Когда Макбет, заговорив, подался вперед, он оставил просвет, в который было видно Макалпина. Toy заметил ему спокойно:

— Я сегодня ушел из церкви, чтобы полностью сменить обстановку, и первый незнакомый человек, кого я встречаю, — почитательница Господа.

— Ах! — весело воскликнул Макалпин и отставил стакан. — Рассказать тебе о Боге? У меня сегодня необычно ясная голова.

За ним худой мужчина обсуждал с Драммондом возможность еще при жизни продать свое тело для медицинских исследований. Toy спросил:

— А это долго?

— Конечно нет. Бог, видишь ли, это слово. Им обозначается все, о чем молчат, когда говорят: «Я думаю». Согласно закону обратного исключения Проппера — который позволяет блохе, заключенной в спичечном коробке, объявить себя тюремщиком Вселенной, — каждое отдельное «Я думаю» обладает сокровенным знанием поверхности того, что им не является. Но поскольку каждый, кто мыслит, отражает свою, отличную от других поверхность того, что им не является, и поскольку Бог — это слово, которым мы обозначаем целое, отсюда следует, что наша договоренность относительно Бога основана на недоразумении.

— Ты лжец! — выкрикнул Макбет, уловивший часть его речи. — Старая женщина права. Бог — это не слово, Бог — человек! Я распял его собственными руками!

Макалпин вмешался примирительным тоном:

— С тех пор как капиталистический дух соперничества отрезал нас от коллективного бессознательного, все мы более или менее распяты.

— Только не говори мне о распятии, — проворчал Макбет. — Что может знать о распятии обладатель диплома? Год назад один приятель мне сказал: «Джимми, если ты будешь продолжать в том же духе, тебя ждет конец в сточной канаве, в сумасшедшем доме или в Клайде». С тех пор я побывал во всех трех местах.

Макалпин поднял указательный палец.

— Для чувствительного интеллигента вроде меня неправильная нота в квартете Бетховена такая же крестная мука, как для тебя пинок в зад или падение с висячего моста над Клайд-стрит.

— Воображаешь себя до черта умным, так?

Тем временем пожилая дама поднялась на ноги и стала обмениваться со всеми рукопожатиями. Когда она дошла до Драммонда, тот ухмыльнулся и на удивление мелодично пропел:

Господь — мой пастырь. Он меня

На луг зеленый приведет:

Покорного, понудит лечь

У безмятежных вод.

Несколько человек к нему присоединились, другие засмеялись, некоторые с хмурым видом что-то забормотали. Старая дама ласково погладила Драммонда по голове и сказала, что он похож на Христа; потом назвала себя Молли О'Мэлли и пустилась танцевать в узком проходе джигу. «Бог любит тебя, мой мальчик! Бог любит тебя, мой славненький мальчик!»

— Решил приударить за старухой? — спросил старик, сидевший недалеко.

— Я? Нет!

— Ерунда. Я в твоем возрасте трахал все, что шевелится. Приблизился плотный бармен и заявил твердо:

— Ладно, парни, повеселились, и хватит.

— Повеселились? — взъярился Макбет. — О чем это вы? Но их выпроводили.

Снаружи задувал холодный ветер, небо зажглось зеленью и золотом медленного летнего заката. Драммонд сказал, что ему известно об одной вечеринке, и повел их по Линдох-стрит, вверх по склону, который обычно бывал пологим, а в тот вечер казался почти отвесным. Чтобы не упасть, они цеплялись друг за друга; только Макбет удалился от них по боковой улочке. Вечеринка происходила в большом, нарядно обставленном доме, и Toy был обескуражен, посмотрев на других гостей. Они были его ровесниками, но одеждой и разговорами походили на взрослых людей, ежемесячно получающих жалованье. Он забился в уголок в тускло освещенной комнате, где под звуки патефона крутились парочки. Вдруг какая-то женщина в черном громко проговорила:

— Благие небеса, никак это ты, Дункан? Не потанцуешь ли со мной?

Они пошли танцевать, и он, как зачарованный, пожирал глазами ее белокурые волосы и обнаженные плечи. Она захихикала.

— Ты меня не помнишь, а должен бы. Я та девушка, с которой ты танцевал в первый раз в жизни. Самый, самый первый.

Он благодарно осклабился:

— Очень рад.

— Помнишь, с чем ты меня тогда сравнил?

— С мрамором и медом.

— Я по-прежнему похожа на мрамор и мед?

— Да.

— Какое облегчение! Видишь ли, в следующем месяце выхожу замуж за одного адвоката. Он очень богатый и сексуальный — чего еще может желать женщина? — Она держалась напряженно и в то же время весело, и ему это было непонятно. — Я ужасная женщина, Дункан. У меня до сих пор четыре или пять поклонников, и я их сталкиваю лбами, а сейчас я положила глаз вон на ту женщину, которая разговаривает с Эйткеном. Тебе когда-нибудь нравился мужчина?

— Обниматься не хотелось.

Ее голова лежала у Toy на плече, руками он сжимал ее ягодицы.

— Кончай лапать меня, Дункан.

— Прости, — сказал он и отошел к столу с напитками, наполнил стакан виски и проглотил залпом, как лекарство.