Ланселот

Где-то в глубине души я все время испытывал ощущение, которое пережил, когда открыл отцовский ящик и обнаружил те десять тысяч долларов под носками, которые моя мать, приличная леди, штопала ему, ее мужу, честному человеку.

Человек должен знать. Есть штука и пострашнее, чем дурные вести.

6

Когда моя дочь Люси с томным и заспанным видом, слегка опухшая, спустилась в стеганом халате завтракать, было уже время обедать.

— А разве в школу тебе не надо? — поинтересовался я, припоминая, что нынче вторник.

— Я в школу больше не пойду. — Непрестанно моргая, она упрямо склонила чуть-чуть тяжеловатое бледное лицо над тарелкой. Она что, плачет?

— Почему?

— Пойду работать.

— Куда?

— К Рейни.

— И что будешь делать?

— Буду ее сопровождающим на съемках и референтом по внешним связям.

— Господи, что еще за бред?

— Папа, они самые чудесные люди на свете.

— Они?

— Она и Трой. Единственные по-настоящему свободные люди из всех, кого я знаю.

— Свободные? Это как?

— Они свободно строят свою жизнь. — Наконец-то она подняла голову.

Как плохо мы знаем собственных детей! Я подумал: толком ведь не смотрел на нее годами. Откуда мне знать ее, эту маленькую незнакомку? На мать совсем не похожа. И с возрастом, конечно же, подурнеет. Расцвет наступил у нее в шестнадцать; с годами ее лицо станет одутловатым, особенно по утрам. Похожа на ребенка, которого телесный расцвет захватил врасплох. К моменту, когда она полностью себя осознает, поползет вширь. Химия собственного тела подшутила над ней, отсюда тяжеловатое лицо. Невинный расцвет ее телесной прелести такого свойства — и тут меня как ударило, — он будто специально предназначается вызывать похоть у первых встречных.

— Мы в гостинице всю ночь проговорили.

Так, может, жизнь и впрямь так невинна? Они сидели всю ночь, разговаривали. Марго стало плохо, Люси разговаривала. Почему бы и нет?

— О чем?

— Обо всем. Знаешь, Рейни с головой ушла в И. Л. Д. Ты в курсе, что она президент национальной ассоциации?

— Нет.

— Поэтому на самом деле я буду работать референтом И. Л. Д.

— Чему же ты там научишься?

— За последние три недели я узнала больше, чем за всю предыдущую жизнь.

— О чем же?

— О том, кто я такая. Чем живу. Узнала, например, про нижние чакры.

— Про что?

— Про четыре нижних чакры, противостоящие трем верхним — сознанию, разуму и духу.

— То есть ты собираешься уехать с Рейни в Калифорнию?

— Да, я буду жить с Троем и Рейни.

— Я не знал, что они женаты.

— Они не женаты. И я рада, что так. Если бы они были женаты, я была бы им как дочь или еще что-нибудь в этом роде. А так мы равные, один за всех и все за одного.

Что это означало — сплошную благопристойность или сплошное блядство? Как можно дожить до сорока пяти лет и не отличить благопристойности от блядства? И как вообще такие вещи отличают?

— А ты говорила с матерью? Ты же понимаешь, от нас требуется на это разрешение.

— Она полностью «за». По крайней мере, так она сказала сегодня утром. Надеюсь, с головой у нее в порядке — вообще-то она говорит, у нее температура тридцать девять.

Значит, она действительно больна, и все благопристойно, никакого блядства.

— Стало быть, ты хочешь жить с Троем и Рейни.

— Да. Хочешь взглянуть на их дом, в смысле дом Рейни? Правда прелесть?

Она достала из кармана фотографии Рейни и ее дома, первая была надписана — я смог разобрать только «Моей маленькой…»

— маленькой кому? Это мне не удалось разглядеть. На другом снимке идеальный английский особняк, окруженный калифорнийской растительностью, подстриженной в форме сфер и ромбоидов. Мне он напомнил тот дом богатой клиентки, где Филип Марлоу обидел дворецкого.

— Смотри, что еще мне дала Рейни.

Приоткрыв ворот халата, она продемонстрировала мне тяжелый золотой крест, покоившийся в темной ямочке между юных грудей.

— Она самый чудесный человек из всех, кого я только знала.

Похоже на то. Да и все, похоже, чудесные люди. Вот и горожане тоже — все поголовно считают киношников чудесными ребятами. Что ж, наверное, так и есть.

* * *

Мне кажется, теперь я понимаю, что я делаю. Переживаю заново с тобой свой сыск. Это единственный способ заставить себя думать об этом. Что-то пошло вразнос. Будешь меня слушать дальше, думаю, мне удастся понять, что именно.

Да, это был именно сыск, и весьма необычный. Но в необычные времена и сыск получается необычным.

Мы говорили о рыцарях Святого Грааля, мой Парсифаль. А знаешь, кем был я? Рыцарем Греховного Грааля.

В наше время, когда вокруг все сплошь чудесные люди, что нам нужно, так это розыск зла.

Тебя это должно заинтересовать! Подобный розыск тоже угоден Господу. Почему? Потому что добро ничего не доказывает. Если бы вдруг появилось десять тысяч Альбертов Швейцеров, готовых отдать жизнь за ближнего, неужели кто-нибудь вспомнил бы о Боге?