Лапти

— Рви бумажку, давай смеряем, — предложил Стигней.

Алексей постучал карандашом:

— Стигней Митрич, ты что этим хочешь сказать?

— А то и скажу, — серьезнее начал Стигней, — прямо в глаза скажу. Вы разбаловали бедноту. Вот в колхоз зовете. Рай обещаете. Принимаем рай. И в колхоз все согласны, все пойдем, только одно условие: чтобы и работать всем.

— Правильно, — насторожился Алексей.

— То-то «правильно». Ну-ка, заставь вон Осипа работать! На печке пролежит, а не пойдет. У меня руки, гляди, в мозолях, а у Осипа что в мозолях? Глаза от непробудного спанья. А вы его комитетским хлебом кормите. За что? Осип не пойдет в колхоз. Ему никакие колхозы не нужды.

Долго Стигней говорил, размахивая руками, а потом со злобой крикнул:

— Все в колхоз, говорю, согласны! Всех берите, всех как есть! Правда, мужики?

— Правда, — взбудораженно поддержали его.

Стигнея еще более раззадорило. Вышел на середину. Во весь голос гаркнул:

— Огулом согласны?

— Согласны, — ответили уже из обеих изб.

— Пиши всех! — решительно указал пальцем на бумагу и, расталкивая мужиков, двинулся к столу, — Пиши!

Как бы удивившись сам такой своей решимости, а главное чувствуя, что сейчас все внимание обращено на него, он, оглядев собрание поблескивающими глазами, удало взмахнул рукой:

— Так и занесите в протокол: все третье общество вступает в колхоз! Так и запишите. Правильно я настаиваю, мужики?

— Правильно! — в один голос загудело собрание.

— Возраженьев писать всех подряд нет? — словно разъясняя, еще повторил Стигней.

— Нет!

Алексей тихо усмехнулся:

— Говоришь, всех писать без разбора?

— Да, огулом. Промеж нас нет разладу.

— И кулаков писать?

— Каких кулаков?! — громко, чтобы слышали все, крикнул Стигней. — Где их нашли? Пиши всех.

— Начну я всех писать… а вдруг карандаш сломаю?

Илья перебил:

— Кулаков нам в колхоз не надо.

— Как, как? — нагнулся к нему Стигней. — Говоришь, кулаков не надо?

Подумал, почесал висок, отступил назад и, обращаясь уже не к Илье, а к народу, произнес:

— Раз не надо, то и мы подумаем.

Баба от голландки решительно заявила:

— Не пойдем в колхоз! Режьте нас, не пойдем.

Другая тоскливо пояснила:

— Сейчас-то жрать нечего, а тогда и совсем зубы на полку.

Но ей певуче ответил молодой женский голос:

— А ты ничего, Хрестинька, ты иди в колхоз. Он, этот колхоз-то, всех нас прокормит. И сеять и пахать не надо.

Голос был настолько ехидный и враждебный, что Алексей невольно глянул в ту сторону, откуда он раздался. Глянул и удивленно приподнял брови. Это говорила дочь Лобачева, выданная в третье общество.

Начал приглядываться к женщинам и заметил, что среди них то тут, то там виднелись замужние дочери, снохи, сестры лишенцев. Прогнать их с собрания нельзя. Они голоса не лишены, но было ясно, какой от них дует ветер.

— Объявляю перерыв! — совершенно неожиданно заявил Алексей.

Прищурившись, зорко оглядел собрание, увидел старых колхозников и кашлянул. Колхозники догадались, для чего объявлен «перерыв» и что означает кашель.

Они сразу взялись за свое дело. Самое настоящее собрание только началось. Каждый колхозник взял в обработку того, кого заранее наметил. И громко, чтобы всем было слышно, начал разбирать по косточкам его хозяйство, приводить примеры, сравнивать его заработок со своим. Загудело собрание, разбилось на группы, кучки. Кричали, спорили, ругались. Колхозники знали, как и с кем говорить. И если выходило, что кто-либо слишком упорно огрызался, на него тогда наступали двое-трое старых колхозников.

Больше всех орудовали кузнец Илья и счетовод Сатаров. Оба они принадлежали к четвертому, самому маленькому, но дружному обществу, где теперь было больше половины колхозников и с первых же дней обобществили лошадей и ссыпали семена.

Илья, сухолицый, прокопченный, моргая слезящимися глазами, не убеждал, а словно кувалдой бил по голове. Кузнеца уважали, спорить с ним было невозможно и не к чему. Знали, плохого Илья никому не желает. А убеждал он просто. Глядя поверх головы того, с кем говорил, кричал:

— Еловый пень! Вот у меня кузница. Что, меньше твоего я зарабатывал? Стукну молотком — пятак, другой раз стукну — гривенник, а Васька кувалдой хватит — вот и полтина. Чем плохо мне? А пошел. А ты за что цепляешься? Сломаешь лемех, весной — куда? Ты думаешь, чинить тебе стану? Колхозной починки хватит.

Алексей зорко следил за всеми группами, чутко прислушивался к спорам. Вон у двери работает Петька. Он стоит среди группы мужиков и что-то втолковывает одному из них. Вон Семин Иван кого-то урезонивает, вон Егор сразу отвечает троим. Они нервничают, кричат, ругаются, а он совершенно спокоен. Из той избы слышен густой голос Ефима Сотина. Около Сотина самая большая группа. У сундука в углу работница Хватова с бабами. Видать, трудно ей. И уже голосом сдает, а крикливые бабы слова ей не дают выговорить. Но сквозь весь этот гам и шум, как огромная труба, то и дело вздымаясь, слышится голос счетовода Сатарова.