Лапти

О том, что Марья в полночь заявилась в сельсовет и бросила ключи, бабы узнали быстро. Но никто из них не только в сельсовет не пошел, а даже по избам об этом говорили мало. Словно никакого бурного собрания перед тем не было. Зато Скребнев снова приободрился и немедленно предложил снять колокола.

— Сбросить их — раз плюнуть, — говорил Илья, — но ведь соберутся рыжие полушубки, и опять канитель. Подождем. Никуда от нас это дело не уйдет. Весной сами бабы закроют.

— Товарищ, — уставился на Илью Скребнев, — ты обязан знать, что самотек не только в колхозном, но и в антирелигиозном деле крайне вреден. Врага надо бить в лоб.

— Ну хорошо, — поспешно, боясь как бы Скребнев опять не принялся разглагольствовать, согласился Илья, — но кто же полезет колокола снимать?

— Найдем, — уверенно заявил Скребнев. — Если ты как кузнец боишься, то я как уполномоченный сам полезу. Не в первый раз мне. Технику снятия колоколов хорошо знаю.

— Куда ни шло, я тоже полезу, — соблазнился Афонька.

— И я, — несмело заявил кривой Сема, косясь на Алексея.

— Вот уже трое, — обрадовался Скребнев. — А там еще найдутся энтузиасты. Надо в каждом деле найти главное звено, ухватиться за него и тащить всю цепь. В данном случае главным звеном являются колокола. Сняв их, мы поставим людей перед фактом.

Спорили недолго. Решили колокола снять завтра же ночью, чтобы население не видело. Петька намекнул, что он тоже не прочь забраться на колокольню. Скребнев совсем ободрился.

— А ты, — сказал он Алексею, — хотя и не соглашаешься, но как председатель сельсовета должен быть на месте действия.

— К церкви я не пойду, а в сельсовете буду.

Придя домой, Алексей все рассказал Дарье. Она забеспокоилась и взволнованно упрашивала, чтобы он не вмешивался в эту канитель.

Дарья чувствовала себя нездоровой и жаловалась на боль в пояснице. В Алызове, куда недавно ездила, акушерка сказала, что роды будут тяжелые. Советовала обязательно приехать родить в больницу и ни в коем случае не звать повитух.

Смутную тревогу испытывал и Алексей. Всячески старался оберегать жену, исполнять самые малейшие ее желания, а главное — ничем не волновать. Правда, все это ему удавалось плохо, потому что времени совсем не было. Приходилось видеть Дарью или поздно вечером, или рано утром.

В полночь пришел Афонька. Он разбудил Алексея, взял у него ключи и передал, что Скребнев просил прийти к церкви. Дарья опять принялась отговаривать Алексея.

— Да нет же, не пойду. Спи знай.

Дарья снова заснула. А он, полежав некоторое время, тихонько встал, осторожно собрался и неслышно вышел на улицу.

Тьма. В избах ни огонька. Ни ветра, ни вьюги. Тихо в улицах. Только снега, одни снега! Навалены сугробы у изб и мазанок, лежат они на соломенных крышах, и даже стекла окон подернуты мохнатым льдом.

Проходя мимо церкви, Алексей посмотрел на нее и пошел в сельсовет. Зажег лампу, поставил в простенок, чтобы свет не виден был с улицы, и уселся за стол, но не просидел и минуты, как потянуло глянуть, что же они там делают.

Вышел в сени, прислонился к притолоке и напряженно стал присматриваться к церкви. Но там во тьме никого не было видно.

Снова вошел в сельсовет, продул в мохнатом стекле волчок и уставился в него. Но стекло быстро застывало.

В сенях послышались шаги. Вошел Илья. Голова укутана башлыком, в руках мешок, набитый чем-то увесистым и громоздким.

— Садись, — указал Алексей на табуретку. — Что там?

— Работают, — усмехнулся Илья.

— Как ты полагаешь, зря взялись?

— Теперь поздно думать. Взялись, надо кончать.

— Что же, помочь им хочешь? — указал Алексей на мешок.

— Делать, так делать сразу.

— Я решил не ходить.

— Управимся без тебя.

Кузнец ушел. Алексей проводил его из сеней, посмотрел вслед, и его забил нервный озноб. Вспомнилось, как однажды, еще в ребятах, они гурьбой решились забраться к попу в сад за яблоками. Алексей отговаривал товарищей, они обозвали его трусом, и он в конце концов согласился хотя и не лезть в сад, но стоять за углом, поглядывать. Тогда тоже била его лихорадочная дрожь.

Вот и сейчас. Он так же стоит за углом и подсматривает. Несколько раз выходил в сени, на крыльцо. Даже направился было идти к церкви, но, вспомнив слово, данное жене, вернулся.

Пришел Петька. У него блестели глаза:

— Пойти мне туда аль нет? — спросил он.

— Дело твое.

— Шут с ней, что будет!

И Петька ушел.

Немного спустя Алексей вышел на крыльцо, а с крыльца ноги сами повели его к церкви.

Афонька и кривой Сема тащили два бревна к ограде.

Бревна бросили возле колокольни. Сверху из окна спущен канат. Бревна эти надо втащить на колокольню. Алексей помог прихватить за конец одного бревна канатом и сам направился к приотворенной двери. Вошел в нее, остановился перед лестницей, ведущей наверх. Не раз лазил он в детстве на эту колокольню, и три лестницы, казалось, имели такое количество ступенек, что и сосчитать трудно.

На потолке слышалась возня, скрип промерзлых половиц, тревожный шепот.

— Кто лезет? — окликнули Алексея, когда он высунул голову.

— Долго возитесь! — подбадривающим голосом упрекнул он их.