Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

Окрыленный нашей любовью, в 1947 году Пастернак обратился к поэзии Петефи, которого переводил еще в 1936-м. Однако теперь он выбирал для перевода стихи, перекликающиеся с озарениями и тенями в наших отношениях. Борис Леонидович говорил мне: «У Петефи брался сюжет стихотворения, который я освещал своей любовью к тебе, Олюша, и рождалось стихотворение о нас».

Томик переводов стихов Петефи, который Боря подарил мне, хранит его посвящение: «Слово „Петефи“ было условным знаком в мае и июне 1947 года, а близкие переводы мои его лирики — это изображение мыслей и чувств к тебе и о тебе, приближенные к требованиям текста. На память обо всем этом. Б. П. 13 мая 1948 г.»

После наших встреч и блужданий по Москве Боря уходил на Лаврушинский, но, как потом говорил мне, не мог уснуть и думал о нашей новой встрече. Это его состояние полностью отразилось в переводе стихотворения «Ночь звездная, ночь светло-голубая». Чувства влюбленного поэта отражены в переводах стихотворений «Если ты цветок», «Розами моей любви».

События из нашей жизни вошли в перевод стихотворения о письме. Когда после первых слов Бориса Леонидовича о любви ко мне я написала отчаянное письмо-исповедь, то ему показалось, что я решила прекратить встречи и не верю в возможность нашей любви, которая может принести ему лишь несчастье. Смятение Бори после прочтения моего письма отражено в переводе стихотворения Петефи «Прекрасное письмо».

О наших близких отношениях шла молва, стали появляться советчики и осуждающие, что приводило к минутам тревоги и отчаяния. Борю мучили воспоминания о тяготах развода с первой женой, Евгенией Лурье, пугали страдания, которые он может причинить младшему сыну Лене, и понимание давней вины перед первой семьей [90]. Но он уже не мог жить и творить без озарения поздней любовью, когда «строку диктует чувство» и рождаются гениальные стихи. Говоря о своих переживаниях и тревогах, Боря постоянно повторял: «Как поздно пришло ко мне счастье любить по-настоящему! Но в этом нет ничьей вины, и я должен справиться с этим сам. Пусть будет все так, как случилось. Олюшка, пускай будет так всю жизнь — мы летим друг к другу, и нет ничего более необходимого, чем встретиться нам с тобой». Эти тревоги и переживания Пастернака прочитываются в его переводе стихотворения Петефи «Не обижайся». Когда проходила волна тревог, все виделось в радужном свете — так родились солнечные строки перевода стихотворения «Я вижу дивные цветы Востока».

Уже в 1959 году, возвращаясь к радостному периоду наших первых свиданий и головокружительной влюбленности, отразившихся в переводах лирических стихов Петефи, Боря написал на подаренной мне фотографии: «Петефи очень хорош своей изобразительной лирикой, картинками природы, но ты еще лучше. Я много занимался им в сорок седьмом и сорок восьмом годах, когда узнал тебя. Спасибо тебе за помощь. Я переводил вас обоих».

В то тревожное время, в разгар развернутой травли Пастернака за несоветский дух романа «Доктор Живаго», мы все в большей мере стали осознавать невозможность жизни друг без друга, а также некую безвыходность нашего положения. Тогда Боря мне часто читал строки из любимого им стихотворения Петефи «Моя любовь», перевод которого был провидчески сделан им еще в 1936 году. В стихотворении есть совершенно мистические строки о том, как любовь «головорез с кинжалом караулит у ствола». И в октябре 1949-го кремлевский головорез исполнил пророчество — меня бросили в лубянские казематы.