Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго»

Мордовское лето казалось нескончаемым и немилосердным. Ольга изнывала от крайней безнадежности: «Хоть бы осенняя слякоть,[295] топать по месиву мордовских дорог и то лучше. Хоть бы отсыревший ватник, только бы не зной в чертовой коже!» Серые робы заключенных с номерами на спине и подолах, выжженными хлорной известью, шили из дешевой блестящей ткани, известной под названием «чертова кожа», которая не пропускала воздух. С заключенных градом катился пот, по ним ползали мухи. Тени нигде не было. Ни секунды отдыха. Кроме того, Ольгины башмаки из искусственной кожи были велики для ее миниатюрной ступни на десять размеров. Ей приходилось привязывать их к ноге. Они, казалось, так и приклеивались к земле, и часто она буквально не могла сдвинуться с места.

Некоторые женщины, включая Ольгу, надевали странные на вид головные уборы, которые сами делали из марли, накрученной на проволоку, чтобы не получить на жаре солнечный удар или ожог. Буйная «презирала» их за попытки защититься от солнечных лучей, насмешливо обзывая неженками. Она сама никогда не закрывалась от солнца, и кожа ее была «одубевшей, съежившейся» и состарившейся, хотя этой женщине не было еще и сорока лет.

Душа Ольги во время работы была полна Борисом. Вот уже больше двух лет она не получала от него ни слова и не представляла, жив он или мертв. Она была совершенно поглощена мыслями о нем – словно он был втравлен в ее нервную систему, «как краска». Чтобы не терять гибкости ума и не докатиться до безумия или полного нервного срыва, она твердила наизусть его стихи, так же как и свои, которые дни напролет сочиняла в уме. Не было смысла пытаться их записывать, поскольку заключенных каждый вечер обыскивали. Даже самый невинный клочок бумаги отбирали и уничтожали.

Наконец, непрерывный рабочий день завершался, и заключенные строем медленно ковыляли «домой», вздымая пыль шаркающими ногами. Ольга вспоминала силуэт деревянных лагерных ворот, вырисовывавшийся на фоне бордового заката. И закат этот не был знаком красоты и надежды, а лишь грозил очередным обжигающе жарким днем. Охранницы спешили обыскать заключенных, чтобы удостовериться, что они ничего не пронесут внутрь лагеря. Каждый вечер Ольга лежала без сна, пытаясь придумать способ уклониться на следующий день от работы. Первое время по прибытии в лагерь ее продолжали мучить боли в животе и кровотечения после потери ребенка. Состояние ее здоровья и слабость лишь усугубились на жаре, и она с ужасом думала о тяжком труде в полях.

Однажды вечером Ольга наконец решила, что назавтра не выйдет из барака. Она мечтала о возможности отдохнуть в тени. Собрав весь свой бунтарский дух, она положила платье из «чертовой кожи» отмокать в таз с водой возле койки. Мать прислала ей халат из светло-голубой легкой ткани. Ольга жаждала надеть его, ощутить мягкое прикосновение прохладного материала к обожженной коже. Но когда ужесточение режима привело к конфискации всей личной собственности заключенных, ее заставили отдать платье охране.

Рассвет уже занялся, а она продолжала лежать в рубашке, но внезапно ее охватил страх за то, что она сделала. Снаружи шла перекличка, и у нее сдали нервы: она осознала, что ей нечего надеть, поскольку сменное платье было в починке у монахинь. Когда ее бригаду вызвали на перекличку и Ольги хватились, торжествующая Буйная донесла на нее. Охранники ворвались в Ольгин барак и выволокли ее наружу, оставляя синяки на руках и грозя всеми мыслимыми наказаниями.

Она торопливо выкрутила платье и теперь стояла в нем, насквозь мокром и липнущем к телу, перед всем населением лагеря. Платье мгновенно покрыла мелкая серая пыль, и оно задубело на утреннем солнце. Затем Ольгу заставили пройти мимо лагерного начальства, стоявшего на крыльце вахты, пропуская полевые бригады. Под их насмешливыми взглядами она ощущала безмерное унижение.

В тот вечер, когда Ольга под конец очередного жаркого дня подошла к воротам периметра, она едва могла дождаться благословенных слов команды: «Кончай работу! Становись в строй!» Овчарки охраны вывалили языки: псы тоже были изнурены обезвоживанием и зноем. Тучи пыли клубились в воздухе. «Еще одна[296] мучительная операция – проверка; просто рвешься к рукам, ощупывающим тебя, – скорее в зону, сполоснуть лицо, упасть на нары, а на ужин можно и не идти».