Ларец

С этого дня и пошло. Конечно, слишком явно теснить игуменьину родню послушнице было не по зубам. Однако Мелания исхитрялась, причем некоторые из ее штук представлялись Параше довольно подлыми. Так, например, из-за Параши стало попадать от нее Марфуше и Надёже, тут уж предлог сыскать труда не составляло.

В этот полудень Параша с Надёжей устроились за поленницею, девочка давно уж сулила научить гостью плести лествички. Из необъятной холщовой сумы, болтавшейся обыкновенно на боку, Надёжа извлекла несколько мотков черной козьей пряжи, катушки цветных ниток, стеклянный бисер в особом мешочке, ножницы и железные крючки.

— Сперва сплетем с тобой простеньку, — Надёжа показала черную лествичку с пушистой кисточкой. — Из шерсти-то основа всегда идет, остальное украшенье. Можно цветного узора подплести, можно бисером разметить.

— А твои ты сама плела? Те, что с буквами, — Параша неотрывно следила за пальцами маленькой послушницы, уже разделившие шерсть на три прядки.

— Сама, как не сама. — Прядки пошли косицей. — Вот, гляди, чтоб сделать бусину, возвращаешь обратно…

— Вот она где, бессовестная, — вылетевшая из-за угла поленницы Мелания лешачихой набросилась на Надёжу, с ходу отвесив девочке подзатыльник. — Там тесто подавать некому, а она с мирскими лясы точит! Забыла, что тебя, сироту подколодную, из милости в обители держат?

— Виновата, матушка-сестрица, — спокойно ответила Надёжа, поднимаясь с березового обрубка. — Рукоделье соберу и бегом в пекарню.

Второй подзатыльник оказался крепче первого: откуда только взялось столько силы в сухоньком кулачке? Надёжа даже пошатнулась.

— Она будет рукоделье складывать, а хлеб подгорай! — Мелания зыркнула глазами на Парашу. — Одна барышня завелась, так и остальные распоясались. Нечего тебе по ней равняться, она знатная-богатая, с нее спросу нету…

— Собери мои ниточки, сделай милость, — скороговоркою произнесла Надёжа, перебрасывая суму Параше. — Уж после доплетем…

В отличие от Надёжи, сломя голову полетевшей к службам, Мелания удалилась не спеша, но даже не взглянув больше на Парашу. Зато Параша не отрывала глаз от ее ссутуленной спины. Гадина, ах гадина! Ну ничего, вот тебе ступенечка впереди, ох и расквасишь ты сейчас свой длинный нос! Нутко подошвой о скользкой краешек… Вот-вот-вот… Хлоп!

…Мелания не упала, даже не споткнулась. Худая, наглая спина ее как ни в чем не бывало плыла прочь. Параша ощутила странную тоску, вроде тошноты. С ней что-то не так, сильно не так. Испуганный взгляд девочки скользнул по разбросанным в траве моточкам. Надо собрать. Страшно… Параша осторожно подняла руку: рука слушается, вот пальцы поднимают железный крючок. Глаза видят… вон, как блестит радугой просыпавшаяся из мешочка бисерная крупа… Стукнуло, упавши, задетое локтем полено. Она слышит. Что же тогда отказало, что-то такое, что всегда с нею, как зренье и слух… Она хотела, чтоб Меланья упала. Та должна была поскользнуться. Неужели… ну да, здесь святая земля в круге стен. Вот оно что.

Параша зябко обхватила руками плечи: какой беспомощной, хуже, чем слепой или глухой, она себя ощутила… За три года, что минули со смерти бабки, дар сделался частью ее самой. Три года — огромный срок для ребяческой жизни, и Параша привыкла чувствовать, будто всегда, сколько живет, умела заговорить руду, унять лихорадку, учуять под землей воду. Небольшие зловредства тоже удавались сами собой: напустить на человека икоту или спотычку было Параше так же просто, как задуть свечу или сорвать цветок. Ну чего четвертую седмицу валяют дурака Нелли с Катькой? Она не хочет, не хочет здесь оставаться так долго!

— Да ты плачешь, касатка? — Марфуша присела на корточки рядом с Парашей. — Что сестрица Мелания Надёжку прибила? Не стоит того. У нас игуменья-мать добрая, в другом монастыре и покалечить могут, коли не угодишь. У нас все знают, мать Евдоксия калечить не позволит.

— Так это ж она мне назло, я ей не нравлюсь, — обиженно сказала Параша, потихоньку успокаиваясь. Тоска отступила. — Вот и била бы меня.

— И, касатка… Ты ж родителей любимая дочь. А Надёжа, как и я, сирота Пугачевская. Папенька ее, вишь, чиновником был в Симбирске, да низкого ранга, не дворянского. Злодеи-то его с женою да старшими детьми согнали в подпол да и затопили, нарочно канавку от колодца рыли. Кто ж за нее заступится? И то щастье в обитель-то попасть. Надобно терпеть.

— А Меланья чего такая?

— Да в девках пересидела, касатка, вот с приданым и попала в монастырь. Недолго послушницей-то пробудет, скоро постриг. Э, грех какой! Ты, милая барышня, забудь, гадость я сказала. Никого нет нещастней тех, кто не по сердцу в монастырь попал. А ты глазоньки-то утри, да волоса пригладь. Святая мать за тобой послала.

— Небось письмо родителям спрашивает? — Параша поднялась. — Я ужо написала, возьму показать.

— Про письмо не сказывала, ты лучше поторопись. — Марфуша улыбнулась. — Вроде как гостинцы тебе из дому.