Ларец

Как велел царь-батюшка звать красных девиц,
Красных девиц всех до одной.
И подходит на поклон красна девица,
Красна девица, нераскрытый розан.
Ты скажи мне, свет, красна девица,
Есть ли в горнице твоей кошка-зверь?
Отвечает царю красна девица,
Красна девица, нераскрытый розан:
Нету, царь, нету кошки-зверя у меня.
Ох ты, красна девица, сестрица моя!
Сокрушаюсь я всею душенькой,
Жаль, что нету у тебя кошки-зверя!
И велит отрубить девице голову.
Тут подходит на поклон красна девица,
Красна девица, золота коса.
Ты скажи мне, свет, красна девица,
Есть ли в горнице твоей кошка-зверь?
Отвечает царю красна девица:
Есть, царь-батюшка, есть у меня кошка-зверь!
Ох ты, красна девица, сестрица моя!
Сокрушаюсь я всею душенькой,
Жаль, что есть у тебя кошка-зверь!
И велит утопить девицу в реченьке.
Тут подходит на поклон красна девица,
Красна девица, соболиная бровь.
Ты скажи мне, свет, красна девица:
Есть ли в горнице твоей кошка-зверь?
Отвечает царю красна девица,
Ты прости меня, царь, непутевую,
Уж не помню я, неразумная,
Есть ли у меня кошка-зверь.
Ох ты, красна девица, соболиная бровь!
Будь в палатах моих ты царицею,
Будь в покоях моих женой венчанной,
Будь в подворье моем хозяйкою!

Непонятная сия песня так увлекала мое ребяческое воображение, что я не раз подступалась к тетушке с расспросами.

«Я не боле твоего, Фенюшка, понимаю, что за царь был такой жестокий и каков резон его поступков. Песню же я слыхала в раннем детстве, от своей кормилицы. Только на другом языке, на русский лад я ее положила уже сама».

«А как же звучала эта песня на другом языке, тетушка?»

«Не ведаю, дитя. Я забыла родной язык, да и мудрено не забыть. Не гляди на черную мою кожу, я вить такая же русская, как и ты».

Один только случай, когда мне было девять годов, нарушил безмятежное течение нашей жизни.

Меня не пускали на улицы одну, но я, как всякое балованное дитя, часто своевольничала. Убежала я на набережную и в тот мартовский холодный день, хотя нянька, не умея по старости со мной воевать, упрятала в сундук мой капор. Не долго думая, я ухватила капор тетушки, прошмыгнула под воротами в лаз для сторожевых псов и была такова. Тетушкин капор был мне велик, и ветер с Невы пытался его сорвать с моей головы, но я потуже затянула ленты и, не смущаясь странным своим видом, побежала смотреть на корабли. Немало праздной публики делало свой променад ввиду величественного рейда. Неудивительно, что вдоль набережной тянулись лавки со всяким соблазнительным товаром, сластями и закусками. Мое внимание привлек высокий арап, торговавший привозными безделками. Особо расположенная к людям с темной кожей, я без страху вступила с ним в разговор. По-русски арап не разумел, но объяснялся по-голландски. В те годы язык этот учили чаще, чем теперь, и я немного им владела. Арап продавал выложенные раковинами шкатулки, крупные раковины, показавшиеся мне необычайной красоты. Но особо восхитил меня стеклянный шар, в который был впаян морской конек, будто бы плывущий в голубоватой воде.

«Сколько ты хочешь за этот шар?» — спросила я, вынимая из епанчишки свой кошель, всегда достаточно тяжелый.

«Маленькая госпожа, этот шар не продается», — ответил арап, блеснув голубоватыми ровными зубами. Лоб у него был низким, а глаза глядели из-под него приветливо, но слишком пристально.

«Как не продается, разве ты не торговать сюда пришел?» — гневно спросила я.

«Я пришел сюда торговать, маленькая госпожа, но этот шар положил среди товаров ошибкою. Он у меня самый любимый, к тому умеет исполнять мои желания».

«Исполнять желания? Он волшебный?»

«Волшебный, маленькая госпожа».

«Я хочу этот шар! — я топнула ногой. — Продай мне его!»

«Нет, я не хочу продавать этот прекрасный шар с морским коньком. Разве что я мог бы поменяться на какую-нибудь вещь, которая бы мне понравилась».