Ларин Петр и машина времени

— Но, Ситников, — Пётр почти расплакался. — У меня там своя жизнь, в две тысячи втором году. Понимаете, своя. И я должен её прожить. Я должен найти своих родителей. Я хочу вернуться в школу. Я не могу вернуться в неё сейчас, потому что сейчас в ней учится мой отец! И потом, у меня там Валерка, Соня!

Ситников, казалось, сам готов был расплакаться. Он притянул к себе Петра, внимательно посмотрел ему в глаза.

— Соня? — спросил он его с деланой заинтересованностью, желая отвлечь мальчика и продолжая лихорадочно соображать. Кажется, всё свидетельствовало о том, что ему придётся теперь брать на себя ответственность за будущее этого растерянного мальчугана из будущего, к тому же волшебника, — к сожалению, слишком юного для того, чтобы его заклинаниям были подвластны перемещения в пространстве.

— Соня — это моя девушка. Она меня любит! Вот, смотрите, я же вам рассказывал. Нет, я вам потом, в будущем, расскажу.

Пётр вытащил из кармана бумажку — на этот раз настоящую, не наколдованную, — на которой замысловатым девичьим почерком было выведено: «Я тебя люблю».

— А когда она это тебе написала? — продолжал ничего не значащий разговор Ситников, нагибаясь, чтобы поднять с пола ещё одну бумажку, выпавшую из брюк Петра, когда тот доставал Сонину записку.

Пётр продолжал рассказывать о том, как год назад в их классе появилась начинающая волшебница, удивляющая, помимо прочего, одноклассников своими звукоподражательными талантами, но Ситников его уже не слушал. Как вкопанный он остановился, не сводя глаз с подобранного им смятого листика. «Спасем старинную водокачку!» — увидел Пётр вверху листовки, а ниже убористым шрифтом подробно пересказывалась история этого сооружения, к архитектурной значимости которого не питал никакого уважения мэр Ярошенко.

— Пётр, такая электрическая мощность может возникнуть только при ударе молнии. В этом тексте сказано, что через неделю в нашу водокачку ударит молния и дальше произойдёт тот самый пожар, после которого, оказывается, она превратится в сущую развалину. Но разве мы можем точно положиться на этот обрывочек? Разве вам удалось с такой дотошностью восстановить день и время, когда это произошло?

— Существуют же сводки пожарных происшествий, Ситников, — объяснил Пётр таким тоном, каким взрослые обычно растолковывают непонятные вещи маленьким детям. — Эти наши архивные крысы, ясное дело, подняли старые пожарные журналы. Всё же водокачка позапрошлого столетия — не какой-нибудь домик бабки Марфы. Этот пожар наверняка описывался в городских газетах. — Он поправился, — будет описываться.

— Значит… Тут сказано, что это произойдёт в следующую субботу. Двадцать третьего мая. Если нам удастся как-нибудь схватить эту молнию и направить её в энергетический флуксуатор, то, вполне возможно, что-то и будет. В следующую субботу мы отправим тебя в будущее. То есть домой, — неожиданно погрустнел Ситников. — Ия снова увижу тебя не раньше чем через двадцать пять лет. Конечно же, мы с тобой познакомимся заново. Но… Но я буду этого ждать. Хотя ты, разумеется, увидишь меня впервые.

Пётр решительно прервал грустные мысли Ситникова, которому, наверное, и четверть века назад было хорошо знакомо одиночество.

— Получается, что у нас есть ещё целая неделя. Я эту неделю буду с вами, и вы мне тут всё покажете. Знаете, я очень хочу увидеть своего отца. И маму. Я ведь всё время думаю о том, что они сейчас совсем рядом, в Царскосельской школе. И их гоняет Егор Васильевич. Я очень хочу увидеть школу номер семь…

Ситников помотал головой.

— Об этом и речи быть не может, что ты! Ты будешь… То есть мы будем сидеть здесь и не высовываться. Тебе нельзя здесь никого видеть, вообще ни с кем разговаривать. Ведь каждая твоя встреча, даже невинное «Доброе утро!», которое ты можешь сказать нашему почтальону, может изменить будущее. Разве ты не понимаешь, что каждый твой шаг здесь переписывает будущее?

Неожиданно голос Ситникова стал тревожным и серьёзным.

— Скажи, ты сразу пришёл ко мне? Ты ни с кем здесь не знакомился, не разговаривал?

Что-то во взгляде Ситникова напугало Петра.

— Я встретил… Встретил своего дядю. И Руслана Зайченко. Только ещё не взрослых. И Зайченко не смог избить моего дядю, которого он, оказывается, и здесь унижал.

Прежняя странная, тревожная мысль о том, что Георгий Спасакукоцкий, таким образом, не смог попасть в дом сердобольной женщины и увидеть там воспитанную в строгих правилах будущую тётю Эльзу, снова вернулась к нему. И, будто страхи Петра передались Ситникову, тот резко добавил:

— Ну-ка дай ещё раз фотографию!

Пётр протянул руку к первому попавшемуся листику бумаги. Поднёс к губам Свисток. Волшебная трель огласила лабораторию. Выхватив у него из рук фотографию, Ситников побледнел.

Пётр заглянул через плечо. Они по-прежнему стояли рядом. Георгий Спасакукоцкий, лохматая хмурая Гражина, сияющая тётя Эльза. Дальше, между ней и Лариным Петром, было свободное место. Там, где с туповатой улыбкой должен был стоять двоюродный брат Александр, никого не было.