Ларк-Райз

Хлеб приходилось покупать, а это накладно, когда тебе нужно накормить много ртов; но муку для ежедневных пудингов и подававшихся время от времени кексов можно было заготовить на зиму без денежных затрат. После жатвы женщины и дети отправлялись на стерню и собирали пшеничные колосья, ускользнувшие от конных грабель. Это был сбор, или подбор, как тут говорили, колосьев.

Они сновали по стерне туда-сюда, взад и вперед, сгорбившись и вперив глаза в землю, одна рука, собирающая колосья, опущена, другая, с «горстью», закинута за поясницу. Полную «горсть» обвязывали пучком соломы и, так же как жнецы, собирающие снопы в скирды, ставили ее к другим снопам в двойной ряд возле кувшина с водой и корзинки с обедом. Это был тяжелый труд, от зари до зари, с двумя короткими перерывами для подкрепления сил; но скирды росли, а женщина, имевшая четыре-пять крепких, дисциплинированных детей, каждый вечер тащила домой на голове немалый груз. И это занятие любили, потому что приятно было трудиться в поле под бледно-голубым августовским небом: на стерне зеленел клевер, живые изгороди были усыпаны ягодами шиповника, боярышника и пушистыми цветами ломоноса. Когда наступал час отдыха, дети бродили вдоль изгородей, собирая дикие яблоки и терн, или искали грибы, а их матери, усевшись на землю, кормили грудью младенцев, пили холодный чай, сплетничали или дремали, пока не приходило время вновь приниматься за работу.

По истечении двух-трехнедельного сбора колосьев пшеницу самостоятельно обмолачивали, после чего отправляли зерно мельнику, который взимал плату за помол мукой. Велико же было радостное волнение в хороший год, когда мука возвращалась домой – целый бушель или два, а в многодетных, трудолюбивых семьях и того больше. Нередко покрытый белым мучным налетом мешок с драгоценным содержимым какое-то время гордо красовался на стуле в гостиной, и было обычным делом пригласить проходящего мимо соседа «заскочить и взглянуть на наш маленький урожай». Людям нравилось выставлять плоды своего труда напоказ и предлагать другим любоваться ими, подобно тому как художнику нравится демонстрировать свою картину, а композитору – слушать исполнение своего опуса. «Это вот украшенье получше картины будет», – замечал хозяин, указывая на засоленные окорока, висевшие на стене, а женщины точно так же воспринимали добытую их трудами муку.

Итак, три главных ингредиента для единственной горячей трапезы дня были: бекон с засоленного окорока, овощи с огорода и мука для сладкого рулета. Эта трапеза, называемая чаем, устраивалась вечером, когда мужчины возвращались домой с полей, а дети – из школы, поскольку ни один из них не имел возможности побывать дома в полдень.

Около четырех часов из труб начинали подниматься дымки, поскольку хозяйки разводили огонь и на крюк на каминной цепи вешали большой железный котел, или треногий горшок. Вся пища готовилась в одной посуде: кусочки бекона размером чуть больше, чем на один укус; в одной сетке капуста или другие зеленые овощи, в другой картофель и, наконец, завернутый в ткань рулет. В эпоху газовых и электрических плит это звучит дико; однако такой метод отвечал своей цели, ведь благодаря тому, что закладка каждого ингредиента в котел была точно рассчитана по времени и варились они под тщательным присмотром, все блюда сохраняли свои качества и обед удавался на славу. И вода, в которой варилась пища, и картофельные очистки, и остатки других овощей доставались свинье.

Когда мужчины приходили с работы, дома их ждал стол, накрытый чистой светло-коричневой скатертью, на которой лежали ножи и двузубые стальные вилки с черенками из оленьего рога. Затем в большие желтые фаянсовые блюда выкладывали овощи, бекон нарезали квадратами, причем самый большой кусок оказывался в «отцовской» тарелке, и вся семья принималась за главную трапезу дня. Правда, место за столом редко удавалось найти всем; младшие дети порой устраивались на скамеечках, и тогда столешницей им служило сиденье стула, или же садились на пороге с тарелками на коленях.

За столом царило благонравие. Детям выдавали их порции, брать еду самостоятельно и выбирать они не могли и обязаны были есть молча. Были позволены лишь «пожалуйста» и «спасибо», не более того. Отец и мать могли разговаривать, если хотели, но обычно они довольствовались тем, что наслаждались обедом. Отец, бывало, ел горошек с ножа, мать пила чай из блюдца, а некоторые дети, доев, облизывали тарелку; но кто же будет есть горох двузубой вилкой или после кухонных хлопот и горячки ждать, пока остынет чай; а вылизывание тарелок вообще считалось изысканным комплиментом материной стряпне. «Спасибо Господу за хороший обед. Спасибо отцу и матери. Аминь» – такую благодарственную молитву читали в одной семье, и она, безусловно, обладала тем достоинством, что воздавала должное тем, кому следовало его воздавать.