Ларочка

– Да прекратится это когда-нибудь?

– Она что, с ума сошла?!

– Да ну ее, дура какая-то истеричная!

В восьмом ряду поднялась маленькая белокурая женщина с короткой, мальчишеской стрижкой и заплаканными глазами, но заговорила почти спокойно:

– Скажите, мадам, а у вас есть дети?

Зал резко стих.

– У меня есть сын.

– Сколько ему лет?

– Восемнадцать.

По залу пронесся свист нехорошего предвкушения, ну-ка, ну-ка!

– Он, конечно, учится в институте?

– Нет.

– Он освобожден от службы в вооруженных силах по состоянию здоровья?

Лариса помедлила немного и сказала тихо, глядя прямо в глаза следовательнице из зала:

– Нет.

– Может быть, ваш сын находится в армии?

– Мой сын не просто находится в армии, он находится в зоне боевых действий.

Из зала раздались голоса сразу нескольких следовательниц, пытавшихся уличить ее. Они утверждали, что восемнадцатилетнего новобранца нельзя отправить воевать, поэтому выступающая лжет. Другие кричали, что если дело обстоит так, как она рассказала, то они ей помогут «вытащить мальчика» из мясорубки, в которую его беззаконно запихнули. В общем, желающие уличить Ларису столкнулись с желающими уесть Минобороны. Лариса отошла от трибуны и, не занимая места в президиуме, вышла из зала.

Подруга рванула за ней с недоуменным лицом. В лифте они оказались вдвоем, дав закрыться механическим дверям перед физиономиями подбегающих Прокопенки и Бабича.

Лариса внимательно смотрела на Агапееву, та изо всех сил делала вид, что все в порядке. Ее очень раздражало то, что она не замечала в подруге никаких следов переживаемого позора. Попасть в такую гадскую кашу там, на трибуне, и при этом смотреть с таким повелительным превосходством. Вот, блин, натура! Другая бы прятала глаза и унизительно оправдывалась за беспредельное свое вранье. А эта… Этого терпеть было нельзя, надо было гордую девушку как-то срезать. У госпожи Агапеевой имелась в загашнике одна очень острая бритва, но сейчас было как-то не с руки ее выхватывать, надо сначала подвести разговор к нужному месту. И она решила начать с мелкой пакости:

– Так я не поняла, как мне быть с Егором, он не идет служить или теперь уже идет?

Лариса не ответила на этот вопрос и даже не расценила его как враждебный. Она была собрана и нацелена по другому поводу. Она была убеждена, что Белугин уже на месте. Не стал ждать ночного домашнего объяснения. От Останкино ходьбы до ЦБПЗ всего двадцать минут. Сидит небось напивается в предвкушении разбора телевизионных полетов. В голове у Ларисы была уже совершенно готова схема словесного его уничтожения. Начать надо будет с того, сколько она должна товарищу генерал-прорабу за косметический ремонт в их однокомнатном гнездышке? Ведь не на содержании же она у него была!

Пересекла предбанник решительным шагом и резко открыла дверь. В кабинете был один младший Бабич, он сидел в кресле хозяйки, со стаканом в одной руке и толстым бутербродом – в другой, и, кажется, вполне наслаждался жизнью. Увидав Ларису, стал бормотать извинения переполненным ртом. Гапа из-за спины подруги указала ему на дверь – ей он тоже мешал. Лариса подошла к окну, к тому месту, на которое давеча дышал своим предательством Белугин, готовясь к историческому броску в прямой эфир.

– Так я не поняла, мне насчет Егора… – начала было Гапа, но сразу почувствовала, что это не тот разговор, и запнулась.

– Ну, что ты мне хочешь о нем рассказать?

– А?

– Я же вижу, ты все знаешь.

Гапа села, налила себе выпить.

– Что я хочу рассказать? – Выпила. – Что люди не меняются. Лет двенадцать назад, Ларочка, я была в таком же положении, как ты теперь. Нет, хуже. Я была с брюхом, и Белугин от меня сбежал к своей мегерке. Теперь у меня растет дочь, как две капли воды…

– Так вот почему ты все время терлась рядышком.

– Да, он по-прежнему для меня… хотя я понимаю, что он полное чмо. Но у нас империя зла, полюбишь и козла. Так тогда говорили. Хотелось хоть как-нибудь участвовать в его жизни.

Лариса села в свое кресло:

– Ты не все мне рассказала.

Гапа снова налила себе и выпила залпом, закусила особо кислой долькой лимона.

– Да что тут еще рассказывать. Был момент, когда я испугалась, что ты его все-таки переделала, я имею в виду тот случай с Чапаевым. Ради меня он таким творчеством не занимался.

Лариса продолжала смотреть на нее проникающим взглядом.

– Все?

Гапа опять потянулась к бутылке. Подняла и вдруг со стуком поставила ее на стол:

– Он сюда не придет. Сегодня уедет. С семейством, на юг. – Она перевела взгляд на часы, висевшие на стене: – Поезд минут через тридцать. Курский вокзал. Симферополь. Я видела конверт с билетами в предбаннике в министерстве, когда курьер принес.

Лариса резко встала, рванулась к шкафу, выдернула из него пальто и сумку. Проверила, паспорт был на месте. Быстро сбросила туфли, двумя снайперски точными движениями вставила ноги в свои полусапожки:

– Давай деньги!

Гапа с облегчением выпотрошила кошелек на стол перед нею.

– Проследи, чтобы тут убрали, и закрой дверь.

– Ларочка, извини, ну, сука я, сука, сама знаю!

Когда Лариса выбежала, госпожа Агапеева села и тихо, тоскливо заплакала.