Ларочка

Нина Семеновна ходила как тень по участку. Она поняла, что после этого просмотра у нее уже не будет аргументов против встречи с матерью, потому что дочь перейдет как бы на государственный уровень и ее даже семейные интересы тоже станут как бы немножко государственными. Как страстно любящая мать не может не отпустить на фронт своего мужа или сына, так и она не сможет не пустить на свой порог Викторию.

Лариса посматривала на нее издалека и искоса, ничего не говоря. Считала, что задумала правильно.

Но этому плану осуществиться было не суждено.

Утром принесли телеграмму от Стаси: подготовка к переезду Виктории Владимировны закончена, только вот случилось несчастье – она скончалась.

Мать и дочь, Нина Семеновна и Лариса, молча, деловито и быстро собрались и уехали. Ни капитану, ни тем более поэту не было предложено их сопровождать, да они даже и не решились поинтересоваться – нужны ли?

Вечером мужчины молчаливо накрыли на веранде стол. Развернули в комнате телевизор так, чтобы было видно экран с улицы через окно. Разлили. Капитан вставил кассету в немой прибор.

– Помянем? – спросил поэт, поднимая рюмку.

Капитан кивнул. Выпили. Капитан не знал, в курсе ли поэт той истории, что была у него в давние времена с тещей, поэтому решил эту тему не развивать. Включили видеомагнитофон. Снова налили.

Поначалу Хакамада выглядела предпочтительнее. Чувствовалась в ней привычка к такого рода затеям, она снисходительно улыбалась, поблескивала очками, ласково кивала ведущему, который поражал своим сходством с официантом, который знает, что предложенное гостям меню, в общем-то, вранье.

Лариса сидела набычившись, и физически, и морально. Было заметно, что она знает – я здесь одна и ни на кого рассчитывать не могу. Отвечала коротко и, видимо, сначала не всегда впопад. Потому что не только улыбчивая очкастая змея, но и подсадные в зале посмеивались.

Перков незаметно для себя перешел на сторону веселящегося большинства. Ему было даже немного приятно видеть, что его очень уж вознесшуюся в последнее время супружницу немножко прикладывают физиономией об стол. Да, она сделала ему книжку и даже организовала три рецензии на его «Мои пораженья» и вечер с солидным фуршетом в Доме журналистов, но все это делалось сверху вниз. Но «сердце поэта сердито и вечно уязвлено». И вот теперь – сатисфакция.

Капитан страдал. Он вновь почувствовал Ларочку своим ребенком, и ребенка этого какие-то звероящеры грызли в пещере телевизионного ящика. Он выпил два раза, даже не заметив протянутой к нему рюмки поэта.

Когда налил третью, что-то там, в виртуальном пространстве, случилось. «Официант» поперхнулся своей самоуверенностью, Хакамада нацеливающе поправила очки.

Ну-ка, ну-ка!

Подсадные, как один, наклонились вперед. Теперь было не смешно, а интересно.

Долго, секунд двадцать пять, показывали только Ларису. Она говорила, и говорила великолепно, подрагивающая на щеке раненая жилка как бы удостоверяла – да, это так.

Хакамада попыталась броситься в контратаку, но натолкнулась лбом на невидимую стену. Ведущий теперь стоял так, чтобы всем было понятно – он на ее стороне, но это не могло их спасти. Лариса говорила так, что начинало казаться, что она уже не сидит в кресле, а встала в полный рост и сейчас двинется топтать их ногами.

Среди подсадных начались мелкие истерики, они тянули руки, вкакивали с мест, другие их дергали за фалды.

Хакамада тоже встала и ввинчивала теперь свои аргументы в раскаленный воздух дискуссии длиннющей худой конечностью, как бы вооруженной скальпелем.

Лариса работала топором. Летели щепки, всем окружающим приходилось уворачиваться. Ведущий торопливо греб к берегу дискуссии.

Когда все кончилось, капитан сиял, поэт философски улыбался.

Они выпили.

– А все-таки, согласись, пришло время баб.

– Что? – не понял Перков.

– Ну, вот посмотри, что такое мы. Сидим как овощи на даче, а все они, они вертятся. Всё в свои руки взяли.

– Скажем так, не всё.

– Нет, они пойдут дальше нас. Такие, как Ларка, конечно, редкость. Она да Нарочницкая, и всё. Но чую, их время впереди.

– Да, ладно вам, товарищ капитан.

– Что, ладно, взять того же тебя.

– Зачем? А впрочем, можно и взять. – Перков решительно вырвал огурец изо рта. – Вот вы говорите – пошли дальше нас?

– Да.

– А я, может быть, пошел дальше Блока.

Капитан не понял, откинулся на спинку стула.

– Да, да. Помните: «Ночь, улица, фонарь…»?

– Не помню.

– Так вот, пока они там собачатся, я пошел намного дальше: «Ночь, улица, фонарь, фонарь, фонарь, фонарь, фонарь…»

– Слушай, заткнись!

– Фонарь уходит в бесконечность, бесконечная улица с односторонним движением – это сама наша жизнь!..

Капитан Конев махнул на него рукой.

– Не надо сбрасывать мужчин с корабля современности, а если сбрасывать, то только в вечность, как Пушкина.

– Вот только про Пушкина не надо мне! А что касается мужчин… вот нас с тобой не жалко.

Перков недовольно пожал плечами: почему это, мол?

– А кого жалко, сейчас покажу.