Ларочка

Прокопенко и Волчок держались на некотором расстоянии, но не потому, что отказались от старшей подруги, а просто не знали, как себя вести. И стоило прозвучать первому ее конкретному окрику, тут же встали в позу прежнего подчинения.

Прежде Лариса их гнобила и шпыняла, обвиняя в самодовольстве и предательстве, теперь отложила кнут. «Настоящее достоинство – это достоинство, сохраненное в поражении» – такая у нее теперь была формула.

Молодые люди, как и подавляющее большинство жителей страны, были жителями политического болота. Им противно было, задрав штаны, бежать за Собчаками, но и свинцовые мерзости старых партийных порядков были отвратны. «Открытая часть закрытого партсобрания», «Да здравствует братство республик сестер!» Такое, конечно, хотелось забыть. Но и новое не восхищало. Они просто кивали напористому телевизору, да, да, победа, но не обнаруживали внутри источника истинного ликования.

Противно и тяжело быть никем.

А тут вдруг оказалось, что они не просто так, не мусор в щелях истории, а носители подлинного, обиженного благородства. Они что-то вроде партии, временно отошедшей с передовых позиций. Бинты на ранах после совместного поражения связывают крепче, чем флаги общей победы.

Таким образом, влияние Ларисы в «Истории» стало, с одной стороны, слабее, но с другой – как бы и сильнее. Если раньше сбежать из-под ее колпака было делом почти желанным, то теперь представлялось практически немыслимым. Все равно что бросить раненого друга.

Разумеется, и Милован, получивший страшный печатный нагоняй за несвоевременную статью про своего кормильца Булгарина, кажется в «Московских новостях», тянулся туда же. Причем как и все очень образованные люди, считал, что именно он является и мозгом кружка, даже не представляя, до какой степени это не так.

Бережной и Энгельс также стали залетать на огонек все чаще. Причем с ними присоединилась еще одна мощная линия. В «Историю» стали заглядывать священники. В прежние времена привлечь к работе ЦБПЗ священнослужителя, тем более официальным порядком, было невозможно. Бережной с Энгельсом хотели, но терпели. Теперь же – свобода!

Физики и химики потащили экстрасенсов, инопланетян, гадалок, свидетелей падения Тунгусского метеорита.

Армейцы – бывших офицеров Иностранного легиона.

Историки – священников.

Теперь каждое застолье было как бы освящено, и рядом с Че Геварой (подарок позабытой лесбиянки) появилась икона.

15

Единственным мужчиной, с которым у Ларисы отношения не складывались, ну ни в какой степени, был ее сын. Конечно, виновата она была сама, и даже готова была признать, что виновата. Мать не рядом с ребенком, на что она может претендовать? Вечная червоточина в сердце – я скверная мать!

Неприятные приступы трезвости – а как можно устроить по-другому?

Ребенок в коммуналке под опекой Каблуковых?!

Потом Ларисе неожиданно дали однокомнатную квартиру, и неплохую, в новом доме, строившемся для сотрудников ЦБПЗ последние лет двенадцать и вдруг победоносно достроенном прямо среди развалин СССР.

Но улучшение жилищных условий только усложнило жизненную ситуацию. Ларисе теперь намного труднее было представить сына в одном с собою жилище.

Кто и как будет за ним смотреть при ее графике и режиме жизни?!

Этим вопросом она обычно заканчивала свои сетования о том, что разлучена с ребенком.

С ней никто не спорил, даже из числа тех, кто искренне не видел ничего особенного в ее жизненной комбинации. Если кто-то пытался заикнуться в том смысле: а что тут такого? – Лариса смотрела на этого человека как на идиота, и так безапелляционно, что он сам себе начинал таким казаться. И в самом деле, как это мать тридцати трех лет может жить в одной квартире с сыном-пятиклассником?

Ларисе сочувствовали, входили в ее положение, у нее было даже что-то вроде негласного звания матери-героини, в том смысле что вынужденной жить без своего дитяти!

Сына Лариса не любила, и до такой степени, что даже иногда признавалась себе в этом. Он был виноват перед нею, и не делал ничего, чтобы исправиться. Ну, зачем он до такой степени подробно и полностью повторяет черты и повадки своего папаши?! Кстати, пропавшего напрочь со всех горизонтов. Он вспоминался Ларисе уже каким-то сгинувшим, как бы из-под земли, и это ее устраивало.

Мальчик между тем, не видя матери, рос в полноценной семье, при моложавых, крепеньких бабушке и дедушке. Они возились с ним именно по-родительски, а не по-стариковски. Заботились, но не тряслись.

Тихий, укромный ребенок, хорошист, на периферии учительского внимания. Не отличник, чтобы нахваливать и выдвигать, но и не двоечник-хулиган, чтобы о нем беспокоиться.

Капитан запаса Конев охотно ходил на родительские собрания, хотя и совершенно зря. Имя ученика Конева почти никогда на них не звучало. Поэтому, когда дочь справлялась в своем дежурном московском звонке «Как он?», капитан честно отвечал: «В штатном режиме».