Ласточкино гнездо

Ее так и подмывало ответить: «Потому что я люблю его» и посмотреть на реакцию Васи, а потом хлопнуть дверью, но девушка пересилила себя. Можно произнести эти слова и даже дверью хлопнуть, только вот идти-то некуда.

Точнее, не к кому, вот в чем фокус.

– Если я скажу, ты будешь надо мной смеяться, – серьезно объявила она. – Понимаешь, мне приснился ужасный сон, и – только не смейся – там человек падал… Ну в точности как Борис Иванович упал. Я и решила, что это не к добру, а когда услышала, что Еремин будет делать трюк… в общем, я подумала, что он разобьется. И что тогда? Все сцены с ним переснимать? Я с ума сойду – опять все это играть…

«Господи, что я несу?» – ужаснулась она про себя.

Однако вымышленный сон окончательно оправдал ее в глазах Васи, а через пару дней о нем знала уже вся съемочная группа. В связи с этим гример Пирожков вспомнил, как ему однажды летом девятнадцатого года приснилось, что Красная армия уберется из Ялты – и натурально, они вскоре убрались, да только потом вернулись.

– Ах, какие вы вещи рассказываете, – вздохнул парикмахер Фрезе, качая головой, – как бы не вышло чего, – прибавил он вполголоса.

Это был немолодой, сутулый, похожий на стертую монету человек, и никто, глядя на него теперь, не поверил бы, что в молодости он был заводилой, душой компании и первым весельчаком.

Однажды жизнь крепко взялась за него, она била его и била до тех пор, пока не выколотила вчистую веселье, и молодость, и задор, и все, на что он был способен теперь – ежиться, вздыхать и нервно озираться, если кто-то в его присутствии произносил что-нибудь этакое.

– А у тебя бывали вещие сны? – спросил реквизитор у присутствующего при разговоре Опалина.

Тот прихлопнул комара, который сел на шею с намерением поживиться кровью лжерепортера, и с отвращением ответил:

– Не-а.

– А мне снился сон, – объявил Щелкунов. – Перед землетрясением. Я увидел, как мебель пляшет. А на другой день было три сильных толчка, и гул в городе слышали, как от броневика.

– Какой, к чертям, броневик – грохот был гораздо сильнее, – вмешалась Валя Дружиловская, вынимая изо рта папиросу. – У меня дома часы с маятником остановились и трещины по штукатурке пошли.

– Книги падали из шкафов, – кивнул Фрезе, вспоминая.

– В Севастополе каменный крест с церкви упал, – добавил всезнающий Пирожков. – На Морской улице…

– А море-то, море какое было? – вскинулся реквизитор. – Штиль, и вдруг налетел вихрь… Рыбаки рассказывали, что видели зыбь, и вода словно кипела…

Маленький подвижный Щелкунов вертелся на месте, блестел черными глазами, улыбался Вале, перечислял подробности, и Опалин приуныл.

Чего только он не наслышался за последние дни – окружающие, не стесняясь его присутствием, обсуждали жену режиссера, невесту Еремина, наряды Гриневской, гонорары известных коллег, занятых на других проектах, или, как сейчас, землетрясение, но имя Саши Деревянко всплывало в разговорах крайне редко.

Опалин вспомнил, как вытаскивал из петли Сашину мать, и потемнел лицом. Никто из съемочной группы не пришел на похороны помощника оператора, ни один человек.

Ни один.

Может быть, поэтому Иван никому из них не доверял и постоянно держался начеку. Он не замечал ничего подозрительного, но что-то, что таилось в самой глубине его, – инстинкт, обострившийся от работы, подчас сравнимой с хождением по острию, упорно нашептывал, что он на верном пути – и все же что-то упускает.

Иногда ему все казалось подозрительным – и всезнайство Пирожкова, и унылый вид Фрезе, и вертлявость Щелкунова, и ухватки Вали, которая дымила, как паровоз, коротко стригла волосы, вела себя по-мальчишески дерзко и не чуралась грубых выражений.

– Что-то у Вани опять задумчивый вид, – поддела она Опалина. – Что, не клеится репортаж?

– Почему же? Клеится.

– А что ж в газете ничего не напечатано?

Опалин почувствовал, что еще немного – и его разоблачат, и постарался напустить на себя независимый вид.

– Так о чем писать-то? Съемки идут своим чередом, ничего особенного не происходит…

– Да ладно, – засмеялась Валя, – мы все знаем. – Опалин похолодел и уставился на нее умоляющим взором. – Тебя Тася попросила не писать о том, что трюк не удался.

– Татьяна Андреевна умеет быть убедительной, – заметил Пирожков двусмысленным тоном.

– Помянули черта, – кисло пробормотал Фрезе, косясь на дверь кафе.

И точно: на пороге стояла жена режиссера собственной персоной.

Сегодня все отдыхали, потому что был выходной, и если Тася нарочно искала кого-то из членов группы, это не означало ничего хорошего.

Пирожков с преувеличенным вниманием стал рассматривать скатерть, реквизитор ухитрился целиком засунуть в рот кремовое пирожное, Фрезе отвернулся к окну, и только Валя с достоинством и даже некоторым вызовом во взоре встретила взгляд подошедшей жены режиссера.

– Валечка, – начала Тася, – мне ужасно неприятно вам это сообщать, но Нина Фердинандовна вами недовольна. Вы испортили платье, а ей в нем еще сниматься.

– Я ничего не испор… – начала Валя, вспыхнув.

– Вышивка на голубом платье порвана. Вам же было велено стирать его аккуратно…