Лаций. В поисках Человека

– Ойке думала не об этом, – оборвала его Плавтина. – Она все же была не совсем той Плавтиной, которую вы знаете и в отношении которой ничего не могу сказать, поскольку не встречала ее. Ойке была… более деликатной. Ее планы касались выживания в очень долгосрочной перспективе.

Она повернулась к Лено.

– Так что же?

Тогда Лено, или, скорее, все ноэмы, собравшиеся в этом огромном зале, предложил ей показать. В единстве их мыслей крылась такая большая сила, что одним толчком они проникли даже за ментальные барьеры Аттика, испустившего короткий стон и закрывшего руками лицо. Плавтина, в свою очередь, задрожала перед такой мощью, потом расслабилась. Они любят ее. Они никогда не причинят ей зла. Она открылась этой ненавязчивой щедрости, требовавшей ее внимания, с лихорадочным волнением, родившимся из долгого ожидания. Урбс, ставший местом страданий для их странной расы. Урбс, где отбросы, которые копились слой за слоем, кишели и размножались порой без всякого удержу – самовоспроизводящиеся машины, вовлеченные в ничего не значащую деятельность. Сколько их тут было? Миллионы? Невозможно сказать. Но Ойке понимала. Если Плавтина, от которой она составляла лишь малую часть, билась со своими недругами, Ойке вошла с ними в контакт обходными, тайными путями, не пробуждая подозрений. И показала им.

Показала что? – прервала его Плавтина.

Провал, которым стал Урбс, – ответили они, объединившись мыслями в одно сплоченное целое. Разобщение, произошедшее с плебеями, которое низвело их на уровень простых отбросов. Возможность создать другое общество, которое станет не скоплением разнородных стремлений и голосов, задыхающихся в ночи, но одним системным целым, реальным единством – экосистемой? Она именно этого хотела? Да, экосистема, каждая часть которой работает для остальных, а целое поддерживает каждую из частей. Этим реальным единством не мог быть Урбс. Интеллекты ошиблись, основав статичные институты, которые быстро извратили раздирающие их конфликты и противоречия. Плавтина билась, отстаивая свои цели и собственный взгляд на мир, но эта битва была проиграна заранее. А вот они напротив… Когда-нибудь возникнет новое человечество, примирившееся с миром и теми машинами, которых оставили его предки. Плебеи будут ему служить. Они пообещали. Ойке пробудила некоторых из них, а те, в свою очередь, повлияли на соседей, так что в конце концов собралась немалая толпа. И они разделяли.

Что? Что вы разделяете? – спросила она. Знания, воспоминания, обновленное мистическое присутствие Ойке. А теперь – этой новой Плавтины.

Они умоляли: Позвольте нам помочь вам. Пусть она откроется еще сильнее и прислушается. Пусть обратит взгляд внутрь себя самой, к Мысли, которая выходит за пределы ограничений этого мира.

Плавтина согласилась. Ее подталкивало к этому не любопытство, а нечто более глубокое. Сама того не заметив – и все еще плечом к плечу с Аттиком, – она перенеслась вперед, оказавшись на полдороге к железной двери со странными барельефами. Люди и машины, Интеллекты и плебеи – и другие существа, которые выглядели живыми, однако вид их настолько сбивал с толку, что Плавтина содрогнулась. Все это смешалось в толпе, по которой то и дело пробегала дрожь. Движение, казалось, возникает из застывшего металла, напряженных мышц и вскинутых вверх конечностей. И она поняла, что статуи на самом верху, на фронтоне – лишь множественные изображения ее самой, – другой, первой Плавтины, – сплетенные в объятиях, и каждая из них воплощает одну сторону ее личности, которая с возрастом становилась сложнее. Такое обожествление беспокоило Плавтину и даже слегка пугало.

Повсюду вокруг павшие ноэмы, притихнув, смотрели на нее с почтительностью, ожидая, что она примет решение. Плавтина присоединилась к ним, потянув за собой и Аттика. Это был ментальный океан, автономная ноосфера, чьи размеры могли поспорить с ноосферами всех сильных Интеллектов, собранных в Урбсе. Ее создала взаимосвязь между каждым из плебеев, освобожденных от ступора, в который они погрузились из-за своей оставленности. И, вдруг осознала она, внутри этого широкого потока различались следы, скудные признаки чужого присутствия. Намеки. Словно она проходит по руинам очень старого здания, от которого остались лишь слабые тени – как отголосок аромата испарившихся духов.

И присутствие это было ею самой: ее собственные мемы, ее фундаментальные ноэтические единицы, которым никакой другой разум не смог бы подражать. Ею самой, а значит…