Латунная луна : рассказы

Незавидна пыльная участь морских этих голышей, оказавшихся по воле булыжной судьбы на кавказском проселке, где из-за высушенной на себе земляной корки они не могут очнуться от жары, а прежнее водное житье ими почти не вспоминается. Не вспоминается оно, мокрое переползание друг с друга по воле прибоя, приползание и отползание от берега, когда лежишь в теплой влаге и лоснишься водяным жиром, потом чуть-чуть обсохнешь, потом снова намокнешь и все время шуршишь, все время шуршишь.

И приползаешь, и отползаешь.

На дороге шорох другой — сухой и горячий, и глумление попирающей тебя подошвы, соскакивание упершегося было каблука, когда отлетаешь в сторону и стукаешься о задремавшего на знойной обочине бедолагу собрата.

Сумасшедший ливень сорвавшихся с цепи здешних гроз — он, конечно, тоже вода, но это не то! Он сносит куда-то, сметает, сталкивает измызганного тебя с места, и то обдаст грязью, то обольет ручьем, но с ним никогда не испытываешь тех ощущений, которые, когда отползаешь и приползаешь, отползаешь и приползаешь…

Сейчас мы шли по дороге сухой и жаркой. Шли рядом и почти не разговаривали. Неправдоподобие случившегося не давало сказать ни одной спокойной фразы, на жарком пути не получались слова сочувствия, а ободряющее прикосновение было непредставимо.

Еще вчера я предвидел желанную курортную победу. Судя по нашим уединениям, она тоже встала на путь семейной неверности, но пребывала в нерешительности и колебаниях, хотя можно было счесть, что решение уже принято.

Все-таки муж ее был высокий и симпатичный. Но он уехал. А женщина в курортном возрасте осталась. Ее, конечно, обступили все какие есть демоны отдыха: душные невыносимые ночи, парочки, как ни в чем не бывало выходившие из кустов, морская отмытость и опрятность, усталость ног после хождения на базар, а потом приход домой и отлеживание на курортной койке с задранными на ее спинку красиво загорелыми этими ногами.

Приключившееся ей пришлось пережить сполна. Когда раздалось: “Есть кто-нибудь врачи?”, она встала и пошла, потому что оказалась врачом. Поднялась по лесенке в спасательную будку, где находился человек в сердечном припадке, а поскольку на пляже оказалась врачом единственным, ей пришлось сделать и тот самый укол камфары (ничего больше у спасателей не было), после которого человек в себя так и не пришел.

О чем молчать ей теперь было.

На заскорузлой нашей дороге мы оказались случайно. Просто свернули, чтобы уйти от понуро расходившихся с пляжа людей и в одиночестве остаться на косогорной кавказской стезе в похрустывавшем камешками безмолвии. Правда, какой-то звук все же был. За нами все время словно бы слышалось ворчание автомобильного мотора.

Потом она завсхлипывала. Сказать мне было нечего, никакие слова не получались. Не говорить же снова про ныряние с открытыми глазами.

Негромкий и неотчетливый звук автомобиля от нас не отставал. Правильней будет сказать, автомобиль догонял нас, хотя давалось ему это нелегко — дорога шла вверх, а его, как представлялось, совсем маленький мотор, с усилием ехать в горку не справлялся. Звук то снижался, то становился надсадным, то вовсе замирал. Но сомневаться, что он нас догонит, не приходилось — мы-то сами еле плелись.

Куда приведет нас дорога, сказать было трудно. Ни я, ни, по всей вероятности, она на дороге этой не бывали — в местные наши курортные тропы она не входила. Удаляться на нее для романтических прогулок по вечерам и вовсе не стоило, фонарей тут не было, а без минимальных фонарей здешние вечерние прогулки бывали затруднительны. Кусты в иглах, колючки, крупные голыши под ногами и, конечно, отсутствие скамеек гулять с подругами в эту сторону не располагали — разве что с фонариком, но тогда было плохо с батарейками.

Да! Какой-то автомобиль догонял нас. В чистом воздухе уже витал запашок его выхлопа. Дорогу перебежала то ли крыса, то ли еще кто-то. Спутница моя в страхе метнулась ко мне, прижалась и зарыдала.

Мы стояли. Она, прижавшись ко мне, рыдала. Я глядел через ее плечо на дорогу, а все вокруг озирало нас: дорожная галька, дикая груша, раскидавшая в этом месте свои сморщенные дички, колючий куст ежевики, небо с облачками и белым солнцем. И вот, наконец, еще один соглядатай. В отдалении на дороге, переваливаясь, возник запыленный и замызганный маленький “москвич”.

Она его, рыдая, не слышала, я же оставался с ней неразделенным, поскольку не решался оставить без защиты припавшего ко мне в удручении, так что водитель ползшего “москвича” видел наше как бы объятие, но продолжал ехать и совсем уже близко от нас засигналил. Ему, видно, было не с руки тормозить на подъеме — завестись потом и поехать в гору он с места вряд ли смог бы. Но, когда она от звука сигнала в испуге метнулась на травяную обочину, а я протянул руки к машине, словно бы собираясь не дать ей ходу, он все же затормозил. Автомобиль словно бы ткнулся в засопротивлявшийся подъем и заглох, а сквозь стекло стало видно, как шофер сразу же поворотился к заднему сиденью, где что-то было навалено.