Латунное сердечко (Das Messingherz, oder Die kurzen Beine der Wahrheit)

Пару раз с улицы доносился шум – то близко, то подальше, с площади Св. Стефана. Кессель с надеждой выглядывал за дверь, однако Бруно там не было. В десять минут пятого Кессель не выдержал и вышел на прогулку перед отелем, дошел до площади и долго смотрел во всех направлениях, но никого не увидел. Шел уже настоящий снег, и все кругом было белым-бело. На улицах не было видно ни Бруно, ни вообще никого. В половине пятого последние два американца отправились спать. Кессель отреагировал моментально: он взял меню и заказал суп-гуляш, чтобы помешать бармену закрыть лавочку.

– А может, вы потерпите до утра? – спросил бармен.

– Нет, не могу, – заявил Кессель, хотя и он уже от усталости чуть не падал с высокой табуретки.

Суп был ужасен, он был даже еще ужаснее, чем обычно бывают такие супы в барах. Он напоминал сильно перестоявшие щи с ошметками мяса, однако два пива помогли Кесселю одолеть его и продержаться до пяти.

Да, тяжела шпионская служба, подумал Кессель, сползая с табуретки и суя бармену под нос грушу с ключом от своего номера, чтобы тот знал, кому выписывать счет.

Однако Кессель был не из тех, кто любит облегчать себе жизнь. Он не пошел в номер, а снова вышел прогуляться по улочке перед отелем. Снег падал густыми хлопьями. Фонари испускали мокрый желтоватый свет. На углу площади Св. Стефана стояли две фигуры – одна большая, с локонами, другая поменьше. Большая убеждала маленькую: «…С ними-то боковая линия Габсбург-Эсте и кончилась».

Кессель тотчас узнал голос Бруно.

– Вот так всегда, – сказал герр фон Гюльденберг, с наслаждением откидываясь на переднем сиденье. Бруно сидел сзади, с тоской глядя в окно. Кессель вел машину. Было 11 декабря, пятница, день был ясный, солнечный и холодный. Машина мчалась по шоссе на запад, пересекая живописную долину Вахау.

– Вот так у нас каждый раз, – продолжал Гюльденберг, – и я не знаю, в чем тут дело. Думаю, что этому вообще нельзя найти разумного объяснения. Иногда я даже говорю герру Курцману: все это только благодаря Бруно.

– Слушаю, господин барон! – отозвался Бруно.

– Ничего, Бруно, – успокоил его барон, – это я просто о вас говорил.

– А-а, – протянул Бруно и снова уставился в окно.

– Пока у нас есть Бруно, говорил я Курцману, нам везет. А кому везет, тот и стоя покакать сумеет, как говорила моя покойная матушка. В четверг вечером я не дал бы за нашу операцию и ломаного гроша.

– Я бы тоже, – признался Кессель.

– И тем не менее все прошло как по маслу. Я иногда даже вижу такую картину: Курцман подбрасывает в воздух горсть черепков, и в руки ему падает целая ваза. Так мне иногда кажется.

Курцман в это время тоже ехал в Мюнхен, но на поезде, укутанный пледом, с чемоданом и особой картонкой, в которой хранился запас захеровских тортов, в компании медлительного, но верного Луитпольда. В пятницу утром Курцману сделали еще один компресс, и ему стало лучше. Затем Луитпольд спустился в кухню и попросил приготовить пивной бульон по рецепту его покойной бабушки. Бабушка была крестьянка из Нижней Баварии и варила целебные бульоны, состоявшие главным образом из пива с небольшой долей уксуса и сметаны. Луитпольд настоял, чтобы бульон варили под его непосредственным руководством. Устроить это помогли разговор Гюльденберга с директором ресторана и солидные чаевые, врученные им шеф-повару. Рецепт был выдержан со всей точностью, за исключением одной детали: бульона наварили целый котел, так что им можно было накормить роту. Курцман все оставшееся время питался только им (бульон каждый раз заново разогревали), Луитпольд тоже съедал с ним за компанию тарелку-другую, но остальные – несмотря на все уговоры Луитпольда – от бульона решительно отказались, так что к моменту их отъезда в субботу от котла оставалась еще добрая половина.

В пятницу днем, хорошенько поев целебного бульона и узнав, что Бруно не только нашелся, но уже передал спецчемодан со всеми инструкциями, кому надо, Курцман заметно повеселел. Он смог даже пойти в кафе «Сентраль», а потом и к «Захеру», где Луитпольд с Гюльденбергом всякий раз заботливо усаживали его в самый теплый угол и укрывали пледом. Насколько подобный вид Курцмана, поедавшего вишневые, шоколадные и захеровские торты в перчатках, пальто и шляпе, соответствовал правилам конспирации, уже никого не интересовало. Представление – или, пользуясь жаргоном секретной службы, передача – информаторов V-2022 (к/л Хирт) и V-2411 (к/л фон Примус) Кесселю прошло действительно как по маслу.

Хирт оказался относительно молодым человеком с более чем очевидной склонностью к полноте, у него были усы и неизгладимый венский акцент. По профессии он был писатель, точнее, нечто среднее между журналистом и поэтом, и он уже несколько лет практически жил в Берлине, что считалось модным среди австрийских авангардистов. Будучи гражданином нейтрального государства, Хирт мог сколь угодно часто переходить из Западного Берлина в Восточный, что он и делал, а также ездить в Вену через ГДР и Чехословакию. В каких именно газетах печатался Хирт, Кессель так и не смог выяснить.