Латунный город

Лазарет выглядел так, будто здесь разбушевалась припадочная мартышка. Повсюду валялись очищенные и никому не нужные бананы, которые Нари в сердцах расшвыривала, и изрезанные влажные останки звериных мочевых пузырей. В комнате стоял липкий запах переспелых фруктов, и Нари была готова поклясться, что больше в жизни не посмотрит на банан. К счастью, она была здесь в полном одиночестве. Низрин пока не возвращалась, а Дунур, доставив по ее требованию пузыри и бананы, решила спасаться бегством, очевидно, сочтя Нари окончательно чокнутой.

Нари вытащила на улицу стол и установила его в самой солнечной части террасы, выходящей в сад. Полуденная жара сводила с ума. В эти минуты весь Дэвабад отдыхал, прячась от солнца в темных спальнях и под раскидистыми деревьями.

Но не Нари. Она бережно прижимала одной рукой мочевой пузырь к столу. Этот пузырь, как и десятки предшествовавших ему, она наполнила водой и аккуратно разложила поверх него банановую кожуру.

В другой руке она держала пинцет со смертельно опасной трубкой из меди.

Нари прищурилась, хмуря брови, и поднесла трубку вплотную к банановой кожуре. Ее рука была тверда: на горьком опыте она убедилась, что, как бы ни бодрил чай, пальцы от него неизменно дрожат. Она приложила трубку к кожуре и надавила, на самый волосок. Она задержала дыхание, но пузырь не лопнул. Она вынула трубку.

В банановой кожуре зияла аккуратная сквозная дырочка. Пузырь под кожурой остался нетронут.

Нари выдохнула. У нее на глазах выступили слезы. «Не радуйся раньше времени, – осадила себя она. – Может, тебе просто повезло».

И только когда она повторила эксперимент еще дюжину раз, и каждый раз успешно, она успокоилась. Нари посмотрела на стол. У нее оставалась последняя банановая кожура.

Она подумала… и положила кожуру себе на левую ладонь.

Сердце стучало у нее в ушах. Но Нари понимала: если ей не хватит уверенности сделать это, она никогда не решится на то, что запланировала дальше. Она поднесла трубку и надавила.

Нари убрала трубку. Сквозь узкое, ровное отверстие она видела свою нетронутую кожу.

Я смогу. Ей просто нужно было сосредоточиться и практиковаться, не отвлекаясь на сотни других дел и обязанностей, которые тащили ее на дно: ни на пациентов, к которым она была не готова, ни на политические интриги, которые грозили подпортить ей репутацию.

Величие требует времени. Так сказал ей Картир. И он был прав.

Нари нужно было время. И она знала, как его получить. И она догадывалась, во что ей это обойдется.

Она тяжело вздохнула и опустила руку, нащупав кинжал у себя на бедре. Кинжал Дары. Она так и не вернула его – более того, они так ни разу и не виделись с того катастрофичного рандеву в храме.

Сейчас она вынула кинжал из ножен, погладила его рукоять и положила ладонь туда, куда раньше клал свою ладонь он. Долгое время она смотрела на кинжал, надеясь, что ее осенит и она придумает другой выход.

Потом она отложила кинжал.

– Прости, – прошептала Нари.

Она ушла с террасы и оставила кинжал на столе.

В горле стоял ком, но она не позволила себе заплакать.

Нельзя проявлять слабость перед Гасаном аль-Кахтани.

25 Али

Али нырнул в бурные воды канала и перекувырнулся, отталкиваясь в противоположном направлении. Швы заныли от резких движений, но он двигался дальше, превозмогая боль. Еще парочку заплывов.

Он скользил по мутной воде с уверенной легкостью. Плавать его научила мать – это была единственная традиция Аяанле, на освоении которой она настояла. Ради этого она даже пошла против короля. Однажды, когда Али было семь, она внезапно явилась в Цитадель – тогда она показалась ему ужасно грозной и незнакомой в королевской вуали. Она потащила его во дворец, а он кричал и брыкался, умоляя не топить его. Оказавшись в гареме, она бросила его в самую глубокую часть канала, не обронив ни слова. Только когда он выплыл на поверхность, суча по воде руками и жадно глотая воздух сквозь слезы, она наконец позвала его по имени. А потом научила грести и нырять, опускать голову под воду и дышать уголком рта.

Прошло много лет, но Али помнил как вчера каждую минуту ее дотошного инструктажа и цену, которую она заплатила за подобное своеволие: с тех пор им нельзя было оставаться наедине. Но Али стал плавать. И ему это нравилось, хотя большинство джиннов, особенно соплеменники его отца, смотрели на это занятие с крайним омерзением. Некоторые священнослужители даже заявляли в своих проповедях, что любовь Аяанле к воде – это извращение и пережиток древнего речного культа, в котором они с маридами якобы предавались всяческим богомерзким утехам. К этим похабным байкам Али относился как к банальным сплетням. Аяанле были богатым племенем из безопасного и преимущественно изолированного региона – они всегда становились объектом чужой зависти.

Он сделал еще один заплыв и поплыл по течению. В неподвижном воздухе висело марево. Тишина в саду была такая, что нарушали ее только жужжание насекомых и чириканье птиц. Стояла благодать.