Лава

— Но ты же сама хотела есть!

— Да… — замялась она. — Но он такой симпатичный… Мне жалко есть его, Максим!

Она выпрямилась, с сомнением посмотрела на меня.

— А он съедобный?

Я пожал плечами.

— Обычное мясо, как и любое другое. Сейчас попробуем. Другого у нас все равно ничего нет. Вот когда мы с тобой доберемся до столицы, тогда будем есть нормальную пищу, а пока придется довольствоваться этим.

На минуту я задумался. Чтобы съесть этого зверя, нам необходимо было снять с него шкуру и разделать тушу, а ножа у меня не было. Я взглянул на Юли. На руке у нее в жарких лучах солнца горел широкий металлический браслет. Можно было попробовать заточить его край о камни, и тогда у меня появится хоть какое-то подручное приспособление.

— Придется пожертвовать твоим украшением!

Я осторожно снял с руки жены браслет, в глубине души чувствуя себя первобытным охотником, которому приходилось пользоваться каменным топором и костяным ножом для добычи пищи. Сказал Юли:

— Пока я буду заниматься нашим обедом, сходи, пожалуйста, в лес и набери хвороста для костра.

Она не стала возражать. Обулась и, не надевая платья (бояться любопытных глаз здесь было нечего), направилась к ближайшим деревьям. Я проводил ее взглядом, немного завидуя ей: сейчас я тоже с удовольствием сбросил бы с себя одежду и побродил бы по лесу, подставляя тело свежему ветру и солнцу. Но на мне лежала обязанность, как на настоящем первобытном мужчине, прежде всего, накормить свою жену. Поэтому я принялся затачивать свой самодельный нож.

На берегу лесного озера мы провели целый день. Я хотел идти дальше, как только мы подкрепились и немного отдохнули, но Юли уговорила меня остаться здесь до утра. Ей очень понравилось это место, и я уступил ее просьбе. Действительно, величавое спокойствие леса, наполненного радостным гомоном птиц, шумом ветра и легким плеском воды о прибрежные камни, успокаивало и расслабляло, рождая в душе волнующие, романтические чувства. Пожалуй, впервые за два года нашего пребывания на Гивее, мы, наконец, смогли остаться вдвоем на природе, забыть на время о войне, разрухе, голоде и страданиях, мысли о которых тяжелым каждодневным грузом тяготили нас обоих с тех пор, как мы оказались на этой планете. Сейчас всего этого, казалось, не существовало. Здесь, в первозданной лесной глуши, нас окружали умиротворенность и спокойствие. Мы любили друг друга прямо на мягкой траве, под ветвями душистого кустарника, и над нами, в высоком ночном небе, плыли вечные и безучастные звезды, завораживая и маня с собой в неведомые глубины. Это было поистине божественно! Никогда раньше Юли не была так необузданно ненасытна в любви, как в эту ночь. Ее сладостные стоны и вздохи разносились над спокойной гладью озера, будоража ночную тишину. Лишь под утро, обессиленные и счастливые, мы уснули в объятии густых трав.

На второй день нашего пути плоское нагорье, поросшее редколесьем, сменилось густыми зарослями, почти джунглями, и идти стало значительно труднее. Душные испарения стелились над землей, не в силах подняться выше, сквозь густые кроны деревьев. Лианы спускались с их ветвей, путались в колючем кустарнике.

К полудню мы совершенно выбились из сил, изодрав одежду и исцарапав в кровь руки и ноги. Юли была на грани отчаяния. Сделав привал, мы присели отдохнуть на ствол поваленного дерева. Она молчала, но ее мысли без труда можно было прочитать по глазам: ничего себе приятная прогулка! Я прекрасно понимал ее, но не мог ничего поделать, ведь другого пути не было.

Воздух здесь стал почему-то тяжелее и удушливее, и это насторожило меня. Оставив, Юли отдыхать на стволе дерева, я пошел вперед разведать дорогу. С трудом, продравшись сквозь густой кустарник, я увидел, что лес отступает вглубь, а прямо передо мной разворачивается пустое пространство, поросшее какой-то растительностью грязно-бурого цвета. Это очень напоминало обширную лесную поляну, уходившую вправо, а противоположная кромка леса была от меня в шагах пятидесяти. Над поляной стелилось зыбкое марево, — душные испарения поднимались в небо, колыхаясь на солнце. Вдруг до меня дошел очевидный факт: это же самое настоящее болото, а вовсе не поляна! И, похоже, нам с Юли не удастся преодолеть его в этом месте. Это неожиданное открытие еще больше расстроило меня.

Я вернулся к жене. Она устало посмотрела на меня. Спросила:

— Ну что?

— Там болото! — Я сел рядом с ней на дерево.

— Болото? Как же теперь быть?

В ее голосе не было ни сожаления, ни отчаяния — только усталое безразличие.

— Попробуем перейти на другую сторону… Кажется, я видел там тропу…

— В болоте? — Юли с сомнением посмотрела на меня.

Действительно, она права, и положение наше, прямо скажем, незавидное. Сейчас я совершенно не знал, что делать дальше. Усталость охватила меня. Я опустился прямо на землю подле ног жены, положил голову ей на колени, и закрыл глаза. Помедлив, она нежно погладила меня по волосам. Несмотря ни на что, это ее нежное прикосновение доставило мне несказанное блаженство. Вдруг она тихо позвала меня:

— Максим!