Лавандовая комната

Во время его «болезни» мадам произвела его в батраки-универсалы, рассказывал он. Ей и ее мужу Жерару уже за пятьдесят, и огромный участок земли с тремя пансионами постепенно стал для них неподъемной ношей. Они выращивали овощи, фрукты, немного винограда. Макс, помогавший им за стол и жилье, пришелся как нельзя кстати. Его голубятня была забита стопками исписанной бумаги – записями, набросками, рассказами. Ночью он писал, а с утра до обеда и несколько часов вечером работал на буйно цветущих хозяйских плантациях, делая все, что скажет Жерар: подрезал виноградные лозы, полол грядки, собирал фрукты, чинил крыши, сеял, снимал урожай, перекапывал огород, нагружал машину товаром и ехал с Жераром на рынок, чистил трюфели, тряс смоковницы, подстригал кипарисы в форме доисторических каменных баб, чистил бассейны и приносил постояльцам к завтраку свежий хлеб.

– Я теперь даже могу водить трактор и узнаю по голосам всех жаб в пруду, – сообщил он с иронической ухмылкой.

Солнце, ветер и ползание по провансальской земле на коленях превратили бледного городского мальчишку в зрелого темноликого мужчину.

– А что это была за «болезнь»? – спросил Жан, наливая в бокалы белое ванту. – Ты не писал мне ни о какой болезни.

Макс покраснел, несмотря на густой загар, и заерзал на месте.

– Да это такая мужская болезнь, когда серьезно влюбляешься… Это называется потерять голову. Начинаются проблемы со сном – то бессонница, то кошмары… Не можешь ни читать, ни писать, ни есть. Брижит и Жерар смотрели-смотрели на все это, потом не выдержали и прописали мне разные виды деятельности, хорошо помогающие от помутнения рассудка. Поэтому я и работаю у них. Мне это выгодно, им тоже, о деньгах мы даже не говорили, все довольны.

– Девушка на красном тракторе? – спросил Жан.

Макс кивнул. Потом глубоко вдохнул, словно перед разбегом:

– Она самая. Девушка на красном тракторе. Хорошо, что ты произнес это, потому что я как раз хотел рассказать тебе о ней кое-что важн…

– Мистраль! Мистраль! – тревожно крикнула спешившая к ним мадам Бонне, прервав исповедь Макса.

Маленькая, жилистая, как всегда, в шортах и мужской рубашке, в руке – корзинка с фруктами, она показала на ветряки рядом с одной из грядок с лавандой. Только что стебли тихо покачивались на легком ветру, а темно-синее небо было ясным и прозрачным. Все облака словно ветром сдуло. На горизонте, который заметно приблизился, четко обозначились контуры Мон-Ванту и Севенн. Верный признак стремительно приближающегося мистраля.

Они поздоровались.

– А вы знаете, что может с вами сделать мистраль? – спросила Брижит.

Катрин, Жан и Макс вопросительно смотрели на нее.

– Мы его называем маэстралем. Властелином. Или vent du fada. Ветер, который сводит с ума. Наши дома стоят к нему боком, торцевой стороной, – она показала на постройки на их участке, – чтобы не подставлять ему лоб. Он приносит не только холод, но еще и шум. Каждое движение дается с трудом. И все мы на несколько дней становимся как бы немного чокнутыми. Советую вам не обсуждать ничего важного. Обязательно поссоритесь.

– Что вы говорите! – тихо воскликнул Макс.

Мадам Бонне посмотрела на него с ласковой улыбкой.

– Да, да. Vent du fada непредсказуем, как любовь, о которой никогда не знаешь, будет она взаимной или нет. Люди психуют, несут какую-то чушь, делают глупости. Но как только ветер стихает, все становится на свои места. В головах и в небе все проясняется, и мы начинаем жизнь с чистого листа… Ну, я, пожалуй, пойду уберу тенты и привяжу стулья, – сказала она на прощание и ушла.

– Так что ты хотел рассказать? – спросил Жан Макса.

– Э-э-э… Забыл! – быстро ответил тот. – Вы не проголодались?

Вечер они провели в крохотном ресторанчике «Un p’tit coin de cuisine» в Боньё с потрясающим видом на долину и на багрово-золотой закат, утонувший в таком ясном, в таком ослепительно-звездном небе, что свет фонарей и ламп казался ледяным. Том, их веселый официант, подавал им провансальскую пиццу на деревянных тарелках и баранину в горшочках.

Там, среди этих красных шатких столиков, в уютном зале под каменными сводами, Катрин почувствовала себя чем-то вроде нового, благотворного химического элемента, способствующего укреплению связи между Жаном и Максом. Ее присутствие вносило гармонию и тепло. Она обладала способностью смотреть на собеседника так, словно для нее имела значение каждая деталь его рассказа. Макс рассказывал ей о себе, о своем детстве, о своих бесплодных грезах о девочках, о своей фонофобии[75] – обо всем, о чем вряд ли решился бы рассказать Жану или какому бы то ни было мужчине вообще.

Пока Катрин и Макс беседовали, мысли Жана время от времени уплывали куда-то в сторону. В каких-нибудь ста метрах, наверху, на горе, рядом с церковью, было кладбище. Лишь несколько тысяч тонн камня и страх отделяли его от нее.

Только когда под ощутимо прохладным напористым ветром они пошли вниз, в долину, Жан спросил, не потому ли Макс был так разговорчив, что хотел избежать расспросов о трактористке, и не заговаривал ли он им просто зубы?

Макс проводил их до комнаты.