Лавандовая комната

Эгаре завтракал то в «Лионе», то в «Нотике», то в «Марине» рядом с гаванью. Конечно, теперь все это выглядело не так, как в те времена, когда Брехт пел здесь под гитару свои сатирические песни о нацистах. И все же Эгаре чувствовал едва уловимый запах изгнанничества. Кафе были для него островками благотворной, живительной суеты в его отшельнической жизни с котом Тссс. Неким суррогатом семьи и призрачной иллюзией Парижа. Исповедальней и пресс-центром, где можно было получить исчерпывающую информацию о закулисной жизни Санари, о новостях рыбного промысла в сезон водорослей или о подготовке петанкистов к осенним соревнованиям. Последние, кстати, оказали ему немалую честь, предложив быть на соревнованиях запасным игроком, бросающим кошонет[73]. Кафе были местом, где Эгаре мог присутствовать в жизни, не привлекая к себе внимания, если не участвовал в разговорах.

Иногда, забившись в самый дальний угол, он болтал по телефону с отцом. Как и в это утро. Тот, услышав о турнирах петанкистов в Ла-Сьота, сразу же загорелся и заявил, что сегодня же надраит свои шары и отправится в путь.

– Только не это, – взмолился Эгаре.

– А-а-а… Понимаю. Ну и как ее зовут?

– По-твоему, это обязательно должна быть женщина, папа?

– Значит, это все еще та самая, что была в последний раз?

Эгаре рассмеялся. Эгаре старший тоже.

– А ты в детстве любил трактора? – спросил Жан.

– Дорогой Жанно! Я и сейчас люблю трактора! А почему ты спрашиваешь?

– Макс познакомился с одной девицей. С трактористкой.

– С трактористкой? Шикарно. А когда мы его уже увидим? Он ведь тебе нравится, верно?

– Кто это «мы»? Твоя новая подружка, которая не любит готовить?

– Ах, чушь собачья! Твоя мать. Да, да, можешь говорить что хочешь. А можешь не говорить. Мадам Бернье и я. Ну и что? Почему я не могу навестить свою бывшую жену? Правда, с четырнадцатого июля… это уже не совсем то, что называется навестить… Она, конечно, другого мнения. Говорит, что это всего-навсего «интрижка» и чтобы я не раскатывал губу. – Эгаре старший захохотал своим прокуренным голосом и закашлялся. – Да чего там! – сказал он, прокашлявшись. – Лирабель – мой лучший друг. Мне с ней хорошо, и она никогда не пыталась меня переделать. К тому же она так прекрасно готовит! Так что я чувствую себя счастливым человеком. А еще знаешь, Жанно, чем старше, тем сильнее желание, чтобы было с кем поговорить и посмеяться.

Конечно, он, не раздумывая, подписался бы и под тремя «составляющими», которые, согласно философии Кунео, были необходимы «для полного счастья».

Во-первых, хорошая еда. А не отрава, от которой становишься мрачным, ленивым и жирным.

Во-вторых, хороший сон (благодаря спорту, трезвому образу жизни и позитивным мыслям).

В-третьих, общение с хорошими, веселыми людьми, которые тебя пусть по-своему, но понимают.

В-четвертых, секс, но это сказала Сами, и у Эгаре в настоящий момент не было желания делиться данной истиной с отцом.

По пути из кафе на работу он часто на ходу звонил матери. Он давал ей послушать ветер, и шум моря, и крики чаек. В это сентябрьское утро на море был штиль, и Жан сказал:

– Я слышал, у тебя в последнее время часто бывает отец…

– Ну, что тебе сказать? Он же не умеет готовить, вот и приходится его подкармливать.

– Бедняжка! А ужин с завтраком?.. И с ночевкой?.. У него что, и кровати своей нет?

– Можно подумать, что мы нарушаем все законы морали.

– Мама, я никогда не говорил тебе, что очень люблю тебя…

– Ах ты, мой милый, милый мальчик…

Эгаре услышал, как она дважды щелкнула крышкой коробочки. Он знал этот звук. В этой коробочке у нее лежали салфетки «Клинекс». Мадам Бернье всегда придавала особое значение эстетике и не забывала о ней даже во время приступов сентиментальности.

– Я тоже очень люблю тебя, Жан. У меня такое впечатление, как будто я никогда тебе этого не говорила, а только все собиралась сказать. Неужели это правда?

Это была правда. Но он ответил:

– Зато я это всегда чувствовал. Тебе совсем необязательно говорить мне это каждые пару лет.

Она рассмеялась и назвала его маленьким нахалом.

Грандиозно. Без малого пятьдесят один год – и все еще ребенок.

Лирабель пожаловалась немного на своего бывшего мужа, но в голосе ее звучала нежность. Потом поворчала в связи с неудачным книжным сезоном, но опять же, скорее, по привычке.

Все было как всегда и в то же время совсем иначе.

Когда Жан переходил набережную, направляясь к магазину, ММ выкатила на улицу стойку-витрину с открытками.

– Похоже, сегодня будет чудесный день! – сказала она.

Он протянул мадам Монфрер пакет с круассанами.

– Да, похоже на то.

Вечером, перед самым заходом солнца, он уединился на своем излюбленном местечке. Там, откуда ему была видна стеклянная дверь, отраженные в ней небо и кусочек моря.

Он задумался и вдруг совершенно неожиданно увидел ее.

Ее отражение словно выплыло из облаков, осенявших море.

Его охватила безумная радость.

Он встал.

Кровь уже бешено неслась по жилам и гудела в ушах, как телеграфные столбы.

Он был готов как никогда.

«Сейчас!» – подумал он.