Лавандовая комната

В закрытых комнатах ты меня, конечно, уже не найдешь…

Посмотри сюда, наверх!

Подними голову – я здесь!..

Подумай обо мне и произнеси мое имя!

То, что я теперь далеко, ничего не изменило.

Смерть, в сущности, ничего не значит.

Она ничего не меняет.

Мы навсегда останемся друг для друга тем, чем были.

Подпись Манон была бледной и бесплотной. Через двадцать лет Жан Эгаре склонился над родными каракулями и поцеловал их.

44

На третий день мистраль кончился как по мановению руки. Так было всегда. Он рвал гардины, гонял по углам полиэтиленовые пакеты, заставлял собак заливаться лаем, а людей слезами.

И вот он мгновенно исчез, а вместе с ним и пыль, застарелый зной и усталость. Курортный край сбросил с себя, как несвежую одежду, туристов, наводнявших города и деревни, наполняя их лихорадочной, голодной суетой. Люберон вернулся к своему привычному ритму жизни, подчиняющемуся лишь циклам природы. Цветение, сев, совокупление, терпеливое ожидание, сбор урожая – все делается, все происходит когда надо и как надо, без колебаний и промедлений.

Тепло возвратилось, но это было уже мягкое, ласковое осеннее тепло, сладострастно предвкушающее вечерние грозы и утреннюю свежесть, по которой так истосковалась земля за знойные летние месяцы.

Чем выше Эгаре поднимался по отвесной, изрытой дождями песчаной тропе, ведущей на мощную храмовую гору Боньё, тем тише становилось вокруг. Его сопровождали лишь сверчки, цикады и легкое посвистывание ветра. Он захватил с собой дневник Манон, откупоренную и слегка заткнутую пробкой бутылку вина Люка и стакан.

Он шел так, как только и можно идти по отвесной неровной тропе, – согнувшись, мелкими шагами, преодолевая боль в икрах, в спине и в висках.

Миновав церковь с ее крутыми, почти отвесными, каменными лестницами и кедровую рощицу, он наконец оказался на самом верху.

От открывшегося вида у него перехватило дыхание.

Перед ним, где-то далеко внизу, расстилались необъятные дали. Яркий день после отступления мистраля словно обескровил небо: там, где по представлению Эгаре должен быть Авиньон, оно казалось почти белым.

Он смотрел на домики песочного цвета, рассыпанные по красно-желто-зеленому фону, точно кубики, как на исторической картине. Длинные ряды виноградников, прячущих среди листьев спелые и сочные гроздья, выстроились, как солдаты. Огромные отцветшие лавандовые каре. Зеленые, бурые и землисто-желтые поля, посреди которых приветливо машут зелеными ветвями кучки деревьев. Это была потрясающе красивая местность, а вид с горы, величественный и завораживающий, покорял каждого, у кого есть душа.

Эта похожая на Голгофу гора с ее толстыми стенами, мощными саркофагами, грозными перстами каменных крестов, указующими на горнии выси, – казалась нижней ступенью лестницы в Небо.

А там, в сияющей бездне, незримо сидит и взирает на землю Бог. И эта величественная, торжественная картина принадлежит лишь Ему и умершим.

Жан с опущенной головой и бьющимся сердцем прошел по дорожке, усыпанной крупной галькой, к высоким кованым воротам.

Кладбище было узким и длинным. Оно располагалось на двух уровнях, по два ряда могил на каждом. Обветренные плиты из песчаника и черно-серые мраморные саркофаги. Памятники высотой с двери и шириной с кровать, увенчанные горделивым крестом. Почти сплошь семейные склепы, хранящие многовековую скорбь.

Между могилами стояли стройные подстриженные кипарисы, не дававшие тени. Все было голым и неприветливым, и негде было укрыться от солнца.

Медленно, все еще тяжело дыша, Эгаре прошел первый ряд могил, читая надписи. Огромные саркофаги украшали фарфоровые цветы, стилизованные каменные книги, полированные, с фотографиями или краткими эпитафиями. На некоторых символически были изображены хобби умершего.

Вот мужчина – Брюно – с ирландским сеттером, в охотничьем костюме.

На другой могиле – колода игральных карт.

На третьей – контуры острова Гомера, по-видимому излюбленного обиталища мертвых.

Каменные комоды с фотографиями, картами и мелкой пластикой. Живые жители Боньё, отправляя своих умерших в мир иной, не скупились на источники информации о них.

Эти украшения напомнили Эгаре о Кларе Виолет. Ее рояль всегда был уставлен подобными безделушками, которые ему милостиво дозволялось убрать, прежде чем она начинала свои балконные концерты.

Эгаре вдруг остро почувствовал, что соскучился по обитателям дома № 27 на рю Монтаньяр. Может, все эти годы он жил в окружении друзей и просто не замечал этого?

В центре второго ряда, на фоне долины, Эгаре наконец нашел могилу Манон. Она покоилась рядом со своим отцом Арнулем Морелло.

По крайней мере, ей там не так одиноко.

Он опустился на колени. Прижался щекой к памятнику. Обхватил его руками, словно обнимая.

Мрамор был холодным, хотя в нем отражалось солнце.