Лавандовая комната

Как она любила своего еще не родившегося ребенка! Как радостно кормила его своей любовью, горевшей в ней ярким неугасимым пламенем!

«Неудивительно, что Виктория такая сильная!» – подумал он.

Манон отдала ей себя – всю без остатка.

Он отлистал назад, к той августовской ночи, когда Манон решила покинуть его.

Ты лежишь на спине, напоминая танцора, выполняющего пируэт. Одна нога выпрямлена, другая подтянута к животу. Одна рука над головой, другая как бы упирается в бок.

Ты всегда смотрел на меня как на некое уникальное создание. Пять лет подряд. Я ни разу не разозлилась на тебя, ни разу не прочла в твоем взгляде равнодушия. Как тебе это удалось?

Кастор не сводит с меня глаз. Наверное, мы, двуногие, кажемся кошкам в высшей степени странными существами.

Вечность, которая ждет меня, уже давит мне на плечи страшным грузом.

Иногда – но это злая, гадкая мысль! – мне хотелось, чтобы у меня был кто-то, кого я люблю и кто ушел бы первым. Чтобы я знала, что мне это тоже по плечу.

Иногда я думала, что ты должен уйти первым, чтобы я тоже смогла сделать это. Зная, что ты ждешь меня там…

Прощай, Жан Эгаре.

Завидую тебе, каждому году, что тебе еще предстоит прожить.

Я уйду в свою последнюю комнату, а оттуда – в сад. Да, так это и будет. Я пройду через высокую светлую дверь на террасу и – прямо в закат. И… и превращусь в свет, а значит, буду везде, всюду.

Это будет МОЯ природа, я всегда буду здесь, каждый вечер.

Жан Эгаре налил еще один стакан.

Солнце медленно клонилось к горизонту. Его розовый свет залил землю и окрасил фасады в золотистые тона, стекла и окна засверкали, как алмазы.

И тут наконец произошло то, чего он так ждал.

Воздух наполнился каким-то странным сиянием.

Словно он был соткан из миллиардов пляшущих искр. На горы, на долину и на него, Эгаре, опустилось прозрачное покрывало из драгоценного и словно ликующего света.

Такого заката Эгаре не видел никогда в жизни.

Он сделал еще глоток вина, глядя, как облака распускаются, точно гигантский хвост павлина, переливающийся всеми цветами радуги – от вишнево-малинового до золотого.

И он вдруг понял: Она здесь. Вон там!

Вся эта земля, этот ветер – все это и было душой Манон, ее энергией, ее освободившимся от плоти бытием. Она предстала перед ним во всей своей подлинной, сияющей, благоуханной красоте.

…потому что все в нас. И ничто не исчезает.

Жан Эгаре рассмеялся. Но этот смех больно отозвался в сердце, и он оборвал его, слушая, как пляшет его эхо в груди.

Манон, ты права.

Все по-прежнему здесь. Наше время с тобой – непреходяще, бессмертно. И жизнь никогда не прекратится.

Смерть наших любимых – это лишь грань между концом и новым началом.

Жан медленно вдохнул и так же медленно выдохнул.

Он попросит Катрин подняться вместе с ним на эту следующую ступень, вместе с ним начать следующую жизнь. Вместе с ним шагнуть в этот новый, светлый день после долгой мрачной ночи, начавшейся двадцать один год назад.

– До свидания, Манон Морелло! – прошептал Жан Эгаре. – До свидания… Как хорошо, что ты была!..

Солнце скрылось за холмами Воклюза, и небо запылало, как расплавленное золото.

Когда краски померкли и мир скрыли ночные тени, Эгаре допил свой стакан «Манон» до дна, до последней капли.

Эпилог

Они уже дважды вместе попробовали тринадцать рождественских десертов в сочельник, дважды сменили три скатерти – для умерших, для живых и для счастья нового года. Три места за длинным столом в доме Люка Бассе всегда оставались свободными.