Лавина

Можно было по-быстрому что-нибудь наврать, например - срочно отвезти кому-то документы... Приехать к Люле, заткнуть рот поцелуями, забросать словами. Но что это даст? Еще одну близость. Пусть даже еще десять близостей. Она все равно уйдет. Женщина тяготеет к порядку, а он навязывает ей хаос и погружает в грех. Он эксплуатирует ее молодость и терпение. Это не может длиться. Это должно кончиться. И кончилось.

Жена погасила свет и стала раздеваться. Она всегда раздевалась при потушенном свете. А Люля раздевалась при полной иллюминации, и все остальное тоже... Она говорила: но ведь это очень красиво. Разве можно этого стесняться? И не стеснялась. И это действительно было красиво.

Месяцев лежал отстраненный, от него веяло холодом.

- Что с тобой? - спросила жена.

- Тебе сказать правду или соврать?

- Правду, - не думая сказала жена.

- А может быть, не стоит? - предупредил он.

Месяцев потом часто возвращался в эту точку своей жизни. Сказала бы "не стоит", и все бы обошлось. Но жена сказала:

- Я жду.

Месяцев молчал. Сомневался. Жена напряженно ждала и тем самым подталкивала.

- Я изменил тебе с другой женщиной.

- Зачем? - удивилась Ирина.

- Захотелось.

- Это ужасно, - сказала Ирина. - Как тебе не стыдно?

Месяцев молчал.

Ирина ждала, что муж покается, попросит прощения, но он лежал как истукан.

- Почему ты молчишь?

- А что я должен сказать?

- Что ты больше не будешь.

Это была первая измена в ее жизни и первая разборка, поэтому Ирина не знала, какие для этого полагаются слова.

- Скажи, что ты больше не будешь.

- Буду.

- А я?

- И ты.

- Нет. Кто-то один... одна. Ты должен ее бросить.

- Это невозможно. Я не могу.

- Почему?

- Не могу, и все.

- Значит, ты будешь лежать рядом со мной и думать о ней?

- Значит, так.

- Ты издеваешься... Ты шутишь, да?

В этом месте надо было сказать: "Я шучу. Я тебя разыграл". И все бы обошлось. Но он сказал:

- Я не шучу. Я влюблен. И я сам не знаю, что мне делать.

- Убирайся вон...

- Куда?

- Куда угодно. К ней... к той...

- А можно? - не поверил Месяцев.

- Убирайся, убирайся...

Ирина обняла себя руками крест-накрест и стала качаться. Горе качало ее из стороны в сторону. Месяцев не мог этого видеть. Он понимал, что должен что-то предпринять. Что-то сказать. Но имело смысл сказать только одно: "Я пошутил, давай спать". Или: "Я виноват, это не повторится". Она бы поверила или нет, но это дало бы ей возможность выбора. Но Месяцев молчал и тем самым этого выбора ее лишал.

- Убирайся, убирайся, - повторяла она, как будто в ней что-то сломалось, замкнулось.

Месяцев встал, начал торопливо одеваться. Чемодан стоял неразобранный. Его не надо было собирать. Можно просто взять и уйти.

- Ты успокоишься, и мы поговорим.

Жена перестала раскачиваться. Смотрела прямо.

- Нам не о чем говорить, - жестко сказала она. - Ты умер. Я скажу Алику, что ты разбился на машине. Нет. Что твоя машина упала с моста и утонула в реке. Нет. Что твой самолет потерпел катастрофу. Лучше бы так и было.

Месяцев оторопел:

- А сам по себе я разве не существую? Я только часть твоей жизни? И это все?

- Если ты не существуешь в моей жизни, тебя не должно быть вообще. Нигде.

- Разве ты не любишь меня?

- Мы были как одно целое. Как яблоко. Но если у яблока загнивает один бок, его надо отрезать. Иначе сгниет целиком. Убирайся.

Ему в самом деле захотелось убраться от ее слов. В комнату как будто влетела шаровая молния, было невозможно оставаться в этом бесовском, нечеловеческом напряжении.

Месяцев выбрался в прихожую. Стал зашнуровывать ботинки, ставя ногу на галошницу. Правый ботинок. Потом левый. Потом надел пальто. Это были исторические минуты.

История есть у государства. Но есть и у каждой жизни. Месяцев взял чемодан и открыл дверь. Потом он ее закрыл и услышал, как щелкнул замок. Этот щелчок, как залп "Авроры", знаменовал новую эру.

Ирина осталась в обнимку с шаровой молнией, которая выжигала ей грудь. А Месяцев сел в машину и поехал по ночной Москве на зов любви. Что он чувствовал? Все! Ужас, немоту, сострадание, страх. Но он ничего не мог поделать. Лавина шла и набирала скорость. Она уже срезала его дом, погребла в нем всех живых. Что дальше?

Что бывает дальше? Лавина съезжает, теряет скорость и останавливается в конце концов. Тогда уцелевшие выползают на свет Божий и наводят порядок. Откапывают живых. Хоронят мертвых. Ставят электрические столбы и натягивают провода. И опять в домах тепло, светло. И опять - жизнь. Как ни в чем не бывало. Надо только переждать...

Месяцев позвонил в ее дверь. Люля открыла не зажигая свет. Месяцев стоял перед ней с чемоданом.

- Все! - сказал он и поставил чемодан.

Она смотрела на него не двигаясь. Большие глаза темнели, как кратеры на Луне.

Утром Алик лежал на своей койке и слушал через наушники тяжелый рок. Музыка плескалась в уши громко, молодо, нагло, напористо. Можно было не замечать того, что вокруг. Отец в роке ничего не понимает, говорит: китайская музыка. Алик считал, что китайская музыка - это Равель. Абсолютная пентатоника. В гамме пять звуков вместо семи.