Лавина

Егоров стал смотреть на Веронику. Возле ее уха был затек от косметики. Она положила тон, но на периферийных участках не растушевала его, видимо, торопилась. Была резкая грань между крашеной кожей и некрашеной. Некрашеная поражала своей бледностью и беззащитностью. Хотелось притянуть ее голову к своей груди и замереть. Эта женщина изображала из себя хозяйку жизни, но она была замученная и заброшенная, как детдомовский ребенок. И нежная. Очень нежная. Он помнил все, что было между ними этой ночью, и не имело значения, что этого не было.

Вероника достала из сумки ученическую тетрадь в клеточку. Раскрыла ее и протянула Егорову.

Тетрадь была разлинована на колонки. Над каждой колонкой своя надпись: цвет, удельный вес, реакция, белок, лейкоциты, эритроциты, цилиндры и так далее. Внизу под надписями шли цифры.

— Что это? — удивился Егоров.

— Это анализы моей дочери, — спокойно ответила Вероника. — Я записала все ее анализы за последний месяц.

— Большая бухгалтерская работа, — отметил Егоров.

Он все понял. Она пробралась в его кабинет потому, что у нее больна дочь. Статья — повод. Цель оправдывала средства, и для достижения цели все было пущено в ход, включая вчерашний вечер. А если бы понадобилось, то и ночь. Та ночь, которой не было между ними, могла бы быть. Если бы это было НАДО. Егорова как будто ударили палкой по лицу. На «а вдруг» наступили ногой. «А вдруг» крякнуло под сапогом и сдохло. Егоров молчал, справляясь с собой. Он, как сван, решил ничем не обнаруживать свои чувства. Она не знает про «а вдруг» и не узнает никогда.

Подошел официант, поставил кофе и солянку.

— Водки, пожалуйста. Я забыл заказать.

Надо было выпить за светлую память «а вдруг». Поставить точку.

— А разве нельзя было нормально мне позвонить и обратиться нормально? Зачем эта легенда с очерком? Зачем было врать?

— Я звонила. Но вы не хотели меня слушать. Сказали, что это несерьезный разговор.

— Когда? — удивился Егоров.

— Вы потребовали снимки. Я сказала, что их нет. Вы бросили трубку.

— Да… — вспомнил Егоров. — Действительно звонила какая-то ненормальная.

— Эта ненормальная — я.

— Но я и сейчас скажу то же самое. Стойкий белок может давать врожденный порок. Его надо исключить. Для этого нужны рентгеновские снимки.

— А можно сделать их амбулаторно? Чтобы не класть в больницу. Привезти ребенка. Сделать. И увезти обратно.

Егоров задумался. Амбулаторная урография, конечно, возможна, но это нарушение правил.

— А кто этим будет заниматься? — спросил Егоров и прямо посмотрел в ее лицо. Тон под ее глазами растрескался, и те морщинки, которые она рассчитывала скрыть, обозначились более явственно.

— Вы! — бесстрашно ответила Вероника и посмотрела на Егорова как человек, имеющий на него права.

Егоров внутренне считал, что она его обманула и он ничего ей не должен. Но ее морщины и бесстрашие отчаянья тронули его.

— Хорошо, — сказал он, помолчав. — Завтра я вас жду.

— Спасибо, — одними губами произнесла Вероника. Чувствовалось, что на этот разговор у нее ушли километры нервов.

— Это все? — спросил Егоров.

— Это все.

Они замолчали отчужденно. Вероника была вся в завтрашнем дне. Завтра Ане проткнут вену и введут синьку, и вся ее кровь станет синей, как у инопланетянки. Надо будет и это пережить.

Официант принес водку и маслины.

— Можно, я не буду с вами пить? — спросила Вероника.

— Ну конечно.

Снова замолчали.

— Как вас дома зовут? — спросил Егоров.

— Ника.

— И меня Ника.

— Почему? — Она искренне удивилась.

— Потому что я Николай.

Ника и Ника. То, что случилось между ними, могло стать любовью, но не стало. Пронесся в небе и сгорел метеорит. А могла быть звезда. Она пошла к нему на встречу во вторник. А он к ней — в среду. Их дороги не совпали на один день. Казалось бы, какая мелочь: один день. Но все трагедии — в несинхронности. Когда это случается на биохимическом уровне клетки — рождаются уроды. А когда несинхронность в судьбах, случаются судьбы-ошибки. Судьбы-уроды.

— Я пойду. — Вероника поднялась.

— Идите, конечно.

Она ушла.

Он положил свою тяжелую голову на тяжелый Тюнькин кулак. Решил напиться до черной воды, но с этим ничего не получилось. Он трезвел с каждой рюмкой, и все предметы вокруг и мысли становились все отчетливее. Теперь он знал своими трезвыми мозгами: время не проходит. Время стоит. Проходит человек. Он, Егоров, прошел свою молодость и свою зрелость. И поднялся на новый возрастной этаж. Поближе к небу. Его игры сыграны. Но зато какие открываются перспективы. Будет лечить детей, запускать в будущее полноценных членов общества. А на тех, кто ищет и надеется, он будет смотреть вниз, как с балкона высокого этажа. Они будут мельтешить внизу в своем кошачьем беспокойстве, а он поплевывать вниз и думать: бегайте, бегайте, думаете, вам что-нибудь покажут… А я свободен. Я ничего не жду. И он будет надо всеми — одинок и свободен. И ближе к Богу.

На другой день, в четверг, Вероника и Аня приехали в назначенное время. Егоров был занят, но их встретил печальный Марутян. Он забрал Аню, а Веронику попросил подождать в приемной у Симы.

— Она без вас будет спокойнее, — объяснил Марутян.