Лавка чудес

В тот же вечер, около шести, агент вспомогательной полицейской службы Самуэл Коралловая Змея, убийца, взятый с поличным на месте преступления и отведенный в полицию, дабы его предали суду, прошел со смехом и бранью в компании Закариаса да Гомейи, Зе Широкая Душа, Иносенсио Семь Смертей, Рикардо Огарка и Мирандолино по переулку Баронесс мимо дома, где друзья и знакомые совершали бдение у тела Мануэла де Прашедеса.

Комиссар Педрито Толстяк спросил только:

– Как это случилось?

– Этот макумбейро накинулся на меня на улице, сеньор начальник, поминал вашу мать худыми словами и все к моему лицу тянулся своими ручищами. Ну я в него и выстрелил, не терпеть же побои от колдуна.

«Война есть война», – сказал себе помощник начальника полиции. Компания агентов прошлась туда и обратно по переулку, завернула в какой-то кабачок, там агенты выпили и не заплатили. Война есть война, солдату на священной войне положена награда.

14

Скованную ревматизмом Забелу мучили приступы боли и возмущения:

– Тадеу – образованный юноша, а эти Гомесы – неотесанная деревенщина, бандиты из ceртана. Почему они ему отказали? Потому что они богаты?

– Потому что они белые.

– Белые? Да разве в Баие кто-нибудь может всерьез утверждать, что он белый? Не смешите меня, местре Аршанжо, мне больно смеяться. Сколько раз я вам говорила, что белый в Баие – как сахар на энженьо: всегда с примесью. И в Реконкаво то же самое, a уж про сертан и говорить нечего. Эти Гомесы не заслуживают такого зятя, как Тадеу. Если бы это была не Лу, милая девочка, она навещает меня, мы с ней болтаем часами… Если бы не она, то я бы посоветовала Тадеу поискать семью получше. Гомесы, по правде говоря… Я их прекрасно знаю, бабка нашей Лу, mon cher[63], старая Эуфразия, что теперь не вылезает из церкви, в свое время маху не давала…

Педро Аршанжо не скрывал огорчения:

– Все они одним миром мазаны. У них что на уме, то и на языке: мол, негру да мулату место – в сензале или в каморке для прислуги. Другие на словах – либералы, толкуют о равноправии и прочая и прочая, но куда только все девается, едва речь зайдет о свадьбе? Уж как сердечно и радушно принимали Тадеу в их доме! Пока был студентом, он каждый день к ним ходил. Обедал, ужинал, ночевал в комнате своего однокашника, его считали чуть ли не сыном. Но вот он заговорил о женитьбе – и все пошло по-другому. Скажите откровенно, Забела, если бы у вас была дочь, вы отдали бы ее за негра, за мулата? Только правду.

Превозмогая боль («В меня будто свора собак вцепилась и грызет все мои косточки»), старуха выпрямилась в кресле:

– Педро Аршанжо, как вам не стыдно! Если б я прожила свою жизнь в Санто-Амаро, Кашоэйре или здесь, в обществе Гонсалвесов, Арголо, Авила и прочих, вы вправе были бы задать мне этот вопрос. Вы что же, забыли, что большую часть жизни я прожила в Париже? Если б у меня была дочь, местре Педро, она пошла бы за кого захотела: за белого, черного, китайца, турка-магометанина, некрещеного еврея – ну за кого угодно. А не захотела бы ни за кого – пусть оставалась бы в девицах. – Забела застонала от боли, откинулась на спинку кресла. – Скажу вам по секрету, местре Педро, в постели никто не сравнится с хорошим негром, это говорила еще моя бабушка Виржиния. – Забела округлила глаза и лукаво подмигнула. – Виржиния Арголо, что была замужем за полковником Фортунато Араужо, Черным Араужо. Бойкая была на язык, тыкала дедушкой Фортунато в нос этим неумытым баронессам с плантаций: «Моего негра я не променяю на дюжину ваших белых мужиков!» – Тут Забела снова возмутилась: – Отказать Тадеу, такому чудному мальчику! Какая глупость!

– Я не отказала Тадеу и, если богу будет угодно, стану его женой! – откликнулась Лу из коридора.

Восторженные возгласы Забелы – ma chérie, ma pauvre fille, mon patit[64], улыбка на грустном лице Аршанжо.

– Так это вы, Лу?

– Здравствуйте, Забела. Благословите, отец мой.

Отец! Так девушка зовет его уже давно. Вместе с подругами она отправилась однажды на кандомбле, под охраной Аршанжо, Лидио и фрея Тимотео. Увидела, как жрицы, иаво и даже мужчины, причем иные с седой головой, целуют руку Аршанжо: «Благословите, отец!» «Почему „отец“?» – спросила она Лидио Корро. «Из уважения и доверия, которые они питают к Ожуобе; все эти люди – дети Педро Аршанжо, и не только они». С тех пор Лу и стала говорить ему «отец» и просить благословения – может, в шутку, а может, и всерьез.

Еще на пристани, провожая Тадеу в первый раз, Лу сравнила черты лица своего избранника с чертами Педро Аршанжо: «Боже мой, как они похожи – отец и сын, а не крестный и крестник!»

Тадеу неохотно говорил о своей семье, держался настороженно, никогда не упоминал об отце, он не знал, кто такой таинственный Каньото, подаривший ему имя. О матери он помнил только, что она была красива. «Мой отец умер, когда я был совсем маленьким, я его не помню; мать была хороша собой; когда поняла, что я хочу учиться, отдала меня крестному. Когда она умерла, я еще только готовился поступить в школу». Вот и все, больше ни слова.