Лавка

— Могла б и раньшей сказать, — недовольна мать, — куда я денусь теперь со своим пирогом? — Мать испытывает большое желание провести встречу самолично: неужто она не смогла бы зачитать какую-нибудь душеспасительную историю из своих книг либо завести разговор о модных блузах с воротником-стойкой.

Бабусенька-полторусенька предостерегает ее:

— Не вяжись лучше с пасторшей.

Из нашей общины бесследно исчез человек. «Новое местопребывание неизвестно, на старом обнаружена оставленная без призора чистопородная собака» — так учитель Румпош в качестве окружного головы сообщает об исчезновении фрейлейн Зегебок.

— Никак скандал был? — любопытствует мой отец.

— Разногласия, — отвечает Румпош.

Госпожа пасторша вся бледная. Она ходит и отмалчивается. Пастор убыл по делам. Воскресную проповедь читает Румпош.

Деревенские женщины липнут к Петрушковой Бертке. Бертка в услужении у пасторского семейства, она вдвое толще и вдвое ревнивее, чем пасторша.

— Я, конечное дело, могла бы вам сказать, — говорит она любопытствующим деревенским женщинам, — дак вы дальше понесете.

— Ну не сойти мне с места, ну ни единого словечка, — говорит солдатская вдова Тайнско, ныне фрау Паулько, — нешто я кому рассказывала, что меня Цетчев Эрнст на молотьбе завалил?

Бертке самой страсть как хочется все выложить, ее прямо распирает от долгого молчания. Итак:

— Пастор и Зегебокша! Промежду них был грех.

Тайнско подносит ладони к губам:

— Не греши, Бертка!

Оказывается, Бертка ни капельки не грешит.

— Я, может, сама пасторшу попридержала, не то б она их прикончила, когда застукала их двоих в постеле.

Почему там в нужный момент оказалась Бертка, никто не любопытствует.

История недостойной фрейлейн Зегебок будто словесное зловоние тянется из дома в дом.

Моя мать видит, что у нее не остается другого выхода, кроме как поднатужиться и всем семейством уничтожить испеченные для женского ферейна пироги. Она даже прощает пасторше, что та своевременно ее не известила.

— Бедная пасторша, бедная пасторша, уж верно, она не думала не гадала у себя в Рейнланде, что ей выпадет такая доля.

Итак: фрау пасторша — бедненькая, фрейлейн Зегебок — прожженная шельма, а пастор — гнусный совратитель.

— Под ряшой и паштор мужиком шебя окажывает, — резюмирует Шеставича.

Всякий, кто глядит на женщину с вожделением… А кто вдобавок, будучи женатым человеком, по ночам прокрадывается в светелку к безмужней женщине, тот отнимает у людей, подобных мне, возможность сидеть рядом с Вендландтовой Пуппой! Что ж теперь будет со мной и с моим стихотворением?

Частная школа в Гулитче распущена. Сыну мясника и сыну крестьянина приходится вернуться в нашу деревенскую школу, где они для начала получают изрядную взбучку. Сыновей пастора переводят в интернат в Хочебуце, дочерей Вендландта определяют в пансион для девиц. Прости-прощай, Пуппа в клетчатом пальтишке, ты ничего про меня не знаешь, а я знаю про тебя так много.

Овчарка фрейлейн Зегебок отправляется искать хозяйку. Она начинает рвать дичь в лесах, убивать косуль и в один прекрасный день попадает на мушку к вендландтовскому младшему леснику — белобрысому, как поросенок, а в другой прекрасный день возвращается из служебной поездки и пастор Кокош.

В Босдоме есть две кузни, старая и новая. Когда построили старую, никому не известно, дата канула во тьму веков. Вроде бы в семнадцатом веке. Теперь она стоит без дела, четыре черных стены, а между ними копоть и мрак. Давным-давно упокоился с миром последний кузнец, который еще готовил в ней железную обувку для лошадей. Звали его Коалл. Люди утверждают, что он был самый искусный, самый сильный кузнец во всем Лаузицком крае и умел совладать даже с самыми норовистыми, даже с цыганскими лошадьми. Это звучит почти как легенда. Ему был не нужен подручный, чтоб придерживать лошадей, другими словами, чтоб подавать ему лошадиные ноги для обработки. Он просто садился верхом на эту самую ногу, зажав ее, и набивал подкову. Свой метод, как говорят люди, старый Коалл вывез из Дании: до войны четырнадцатого года он был единственным на весь Босдом, кто побывал за границей.

Но потом появился этот сатана в лошадином образе — конь экспедитора Фюльзе из Гродка, к которому не мог подойти сзади ни один кучер, вообще ни один человек.

— А ну, покажьте-ка его мене, — распорядился Коалл, и ему привели этого арденца, животину величиной с небольшой амбар. Старый Коалл вытянул его захваткой промежду ушей, одновременно схватил одну из задних ног, здоровую, что твой столб, зажал ее шенкелями и начал обрезать копыто. Какое-то время дело спорилось, но потом арденец прочухался, поднял старого Коалла на воздух и шмякнул его о закопченный потолок кузни. Раздалось «крак!» — у старого Коалла в голове что-то треснуло, и он упал между обрезками копыта уже мертвый.