Лавка

— Новый сорт сигаров, господин Наконц, «Колорадо кларо», — и после небольшой паузы добавляет: — Испанские. — Приходит другой покупатель, то же предложение: — А может, парочку новых сигаров «Колорадо кларо» — испанские?

Мать терпелива в своих рекламных усилиях — изо дня в день, из недели в неделю. Судя по всему, новые сигары не так уж и плохи на вкус, тем более что новых бременских в магазине больше нет. Их попросту вытесняют из моды. И вот уже один курильщик за другим требуют «Колорадо кларо» — испанские. Поясняющий довесок испанские не стоит на ящике с сигарами, он есть порождение материной страсти поучать.

Однажды вечером мать извлекает из кармана своего фартука какую-то бумажку. На бумажке записано изречение. Изречение она позаимствовала у одного коммивояжера и просит меня написать его печатными буквами на белом картоне. Я пишу его шрифтом, который подсмотрел среди заголовков Шпрембергского вестника, превращая тем самым в некое объявление, после чего прикрепляю кнопками к той полке, на которой лежат сладости. Торговля в долг — купцу не впрок: и товара нет, и покупатель сбег.

Мать со мной не согласна. Надо писать не «сбег», а «сбежал», но я считаю, что слова должны рифмоваться, и даже изъявляю готовность поставить свое имя под написанным мною же изречением. Я отвечаю за качество своей продукции, как сегодня принято говорить. Мать согласна.

Большинство покупателей даже и не замечают, как я поизмывался над языком, но, когда мое творение попадает на глаза госпоже баронессе и госпоже обер-штейгерше, мать говорит извиняющимся тоном:

— Ах боже, вы уж не взыщите, госпожа баронша, это мальчик наш написал.

Много лет спустя фрау пасторша покажет матери несколько выпусков моего первого романа и спросит:

— Это ваш сын написал?

— Господи, — вскричит мать, — неужто наш мальчик опять что-то написал!

— А разве я не предсказывала? — спросит госпожа пасторша, и мать с шумом выдохнет задержанный в груди воздух.

Недели две спустя мать просит меня написать очередной призыв к покупателям, очередную коммивояжерскую мудрость: Кто без денег к нам придет, / Пусть до завтра подождет.

— Неуж люди теперь только в долг и покупают? — спрашивает отец. Он возникает перед нами, будто строка из нежной песни (У песни о любви мелодия нежна, как поется в одном современном шлягере).

Моя мать так все красиво продумала с этим изречением. Вот придет покупатель, захочет что-нибудь взять в долг, а потом увидит изречение и раздумает, придет на другой день, чтобы купить в долг, а на другой день завтра-то опять будет на следующий день, и так далее, и так далее, а в конце концов он и вовсе раздумает покупать в долг. Моя превосходная наивная мать, она совсем упустила из виду, что не всякий, кто прочел театральную афишу, так сразу и побежит в театр.

Покупатели, во всяком случае, продолжают платить наличными все так же неохотно и с проволочками, а мать платит своим поставщикам неохотно и с проволочками, вот разве что поставщики требуют с нее проценты, если платеж просрочен. Но может ли моя мать в свою очередь брать проценты с тех покупателей, чей столбец простоял дольше месяца?

— И что же это за времена настали, — причитает она, — все меньше получаешь за свои деньги. А в газетах только и разговору, что про доллар. Ну какое нам дело до американского доллара?

Цены растут, нимало не считаясь с заработками покупателей. В Босдом просачивается нечто, чему коммивояжеры дают название инфляция. Карле Наконц называет ее инфаляция, Коаллова Густа — унфаляция, а каретник Шеставича, само собой, — инфляшия. Люди толкуют, будто эта напасть идет к нам из Берлина. Между прочим, из Берлина пришел, вытеснив инфлюэнцу, и грипп, человечья чумка, как называет его дедушка. А инфляция, на мой взгляд, — это нечто вроде гриппа у денег.

Дедушка, мозговой трест нашей семьи, сидит у себя в мезонине и все считает, все считает.

— Вскорости от вашей земле ни камушка не останется, — утверждает он. Поскольку, если верить дедушкиным расчетам, у нас ничего почти не осталось, а мы знай себе живем дальше, мы, должно быть, повисли в воздухе.

— То-то будет грому, когда вы шмякнетесь оземь, — предостерегает дедушка.

Я жду, когда будет гром, жду без особого страха, скорей с любопытством. Мне еще невдомек, что такого рода зависание в воздухе — не диковина в мире экономики, что порой целые правительства вместе со своими странами и народами проносятся сквозь время, оторвавшись от земли.

Владельцы шахты господа фон Понсе собирают урожай на земле и под землей. Впрочем, на земле урожай не такой обильный, овес дает тощие метелки, рожь — мелкий колос, потому что те же Понсе, собирая урожай угля, отсасывают подпочвенные воды. Но рига у них тем не менее есть, и они свозят туда свое зерно, обмолачивают его, а потом ждут, когда на рынке сложатся подходящие цены.